путь отложе и ровней,
в жару любовного огня,
и крикнул «эй!»
И что еще он ей сказал,
и что ответила она,
и что ответила она,
я б вам немедля рассказал,
но эта песня так длинна
но эта песня так длинна,
кто что нашел, кто потерял,
и чья вина…
Невеста и ее сестра (обе казались особенно бледными и удрученными оттого, что надеты на них лучшие наряды и украшения, и от этого еще более похожие, чем всегда) стояли перед матерью, мадонной Эрменхильдой. Беренгьера жаловалась на сестру, и мать ласково и печально смотрела на них и как будто между ними, словно стремясь увидеть кого-то третьего.
– На твоем месте, Аудьярта, я непременно согласилась бы с сестрой, но это не значит, что я побуждаю тебя поступить таким образом. Просто признаю, что мне не хватило бы мужества поступить как ты. Дай я тебя поцелую. Ты не выбрала счастье, и все, что я могу тебе сказать, – твой выбор достоин имен Барасс и Гоасс.
И мадонна Эрменхильда поцеловала дочь и перекрестила ее.
– Моя маленькая Беренгьера, не плачь.
– Я не плачу, – шмыгнула Беренгьера, низко опустив лоб и косясь на сестру.
– Сестра выбрала за тебя, но за нее – судьба. Тебе дана не худшая участь. Если бы ты смогла ее полюбить…
– Я люблю только Гвидо Гоасса!
– Не знаю, почему ваш отец настаивает на своем. По мне, если бы вы поменялись, хуже не было бы. Мы никогда не говорили вам, почему одна из вас была еще в колыбели посвящена Богу. Я скажу сейчас. У тебя нежное сердце, Беренгьера, может быть, ты сумеешь принять свою участь, если поймешь, в чем ее смысл.
По выражению лица Беренгьеры трудно было бы сказать, что она согласна с мнением матери о себе и своем сердце, но она промолчала.
– Вас было трое, три моих девочки, и вы родились у меня все сразу в один день. Больше Бог не послал мне детей. Но и то, что он дал мне, я не уберегла. Ваша сестра – она была старше тебя, Беренгьера, и младше Аудьярты, – пропала во время нашествия. Ее похитили. Мы делали все, чтобы найти ее, но не смогли узнать ничего. До сих пор боюсь вспоминать о тех днях, когда отчаяние мешалось с надеждой, и вместе они сводили меня с ума. Если бы Дианора была единственной, если бы у меня не было вас, мои милые, я не пережила бы тех дней. Но я нужна была вам и вашему отцу. Тогда-то он и посвятил тебя, Беренгьера, Богу, пообещав, что ты станешь монахиней, чтобы всю жизнь молиться за благополучие твоей бедной сестры.
– Откуда ему знать, что меня? – воскликнула Беренгьера. – Разве не могли нас перепутать в колыбели, если до сих про только честность Аудьярты позволяет отличить нас одну от другой?
– Отец уверен, и не тебе, дитя, оспаривать его слова.
– Простите, матушка, – Беренгьера скромно потупила глазки. – Но разве не лучше?…
– Не лучше, когда ты так упряма. Ступай в часовню, дитя мое, – сказала мадонна Эрменхильда старшей дочери. – Отец Эусебио примет твою исповедь. А ты, дорогая, помоги мне присмотреть за приготовлениями. И надо распорядиться, чтобы накормили музыкантов.