и великой решимости засияло на нем.
– Говори: пойдешь за него?
Маура распахнула глаза.
– За… за Гвидо?
Аудьярта тряхнула кудрями.
– Невозможно! Я пришла только взглянуть на него в последний раз. Не удержалась. Я не знала, что у меня здесь…
– Решайся же!
– Но как?!
– Вот так: я проведу тебя к себе и мы поменяемся платьем. Я надену твое, а ты… тебя уже пора наряжать к венцу. Никто и не заметит.
– Разве? – Маура схватила Аудьарту за руку и показала: – Я смугла, как дорожная пыль, а ты бела, как роза.
– А фата? А рукава? Ведь к венцу!
В те времена в Хеоли в память о королеве Гедвиге невесты непременно надевали платья с рукавами до земли и густую фату.
– А проверят?
– Зачем? Кому и в голову придет? Беренгьера будет рядом, и все ведь знают…
– Знают что?
– Что я на обман не пойду, – покраснела Аудьярта.
– Почему же?…
– Я не люблю его. Я люблю другого. Всего не объяснить. Было нельзя. Теперь можно. Вот так – можно.
– Как? – удивилась жонглерка.
– Скорее! – Аудьярта схватила Мауру за руку.
– Подожди? А ребек?
– Давай спрячем его здесь, в часовне. А вот плащ я возьму.
– Как же ты пойдешь в такой дождь? – притянула ее за плечо Маура.
– А как бы ты пошла? – нахмурилась Аудьярта.
– Ну, я! Я привыкла.
– Значит, и я могу привыкнуть.
– Но куда?
– Меня ждут, – улыбнулась Аудьярта. – Побежали!
Наревевшись всласть, Беренгьера кинулась к зеркалу. Еще не хватало! Пусть его сердце отдано другой, и тем паче – не видать ему сеньи Барасс в слезах. Сеньи Беренгьеры Барасс! Такой некрасивой: с опухшими веками, покрасневшими глазами, пятнами на лице – никогда он ее не увидит.
Кликнула служанок, потребовала холодной воды, полотенец, белил. Кое-как лицо привели в порядок. Ей ведь, сестре и подружке невесты, стоять совсем рядом с молодыми, сидеть на передней скамье (хоть ко всем остальным спиной, и то легче) и улыбаться. Непременно улыбаться. Ему, конечно, дела нет. Но потом он вспомнит. О, он вспомнит когда-нибудь, как улыбалась Беренгьера, когда он вел к алтарю другую. Беренгьера снова расхохоталась: ведь и невесту свою не любит Гвидо Гоасс, и не быть ему счастливым, и то радость! Но так легко злой смех обернулся горькими слезами…
– Прилягте, барышня, – служанка положила ей на глаза мокрые тряпочки. – А то придется заново белила класть…
– Дай веер, – капризно сказала Беренгьера, откинув голову на спинку кресла. – Тот, белый, венецианский.
– Да нет его! – через некоторое время услышала она в ответ. – Нигде нет.
– Как же? Я вчера с ним… ах, да! он у меня упал. Пойди, Лойза, поищи, он должен быть под аудьяртиным окном. А то начнется гроза. Жалко такой хороший веер. В монастыре он мне не понадобится. Ну, все равно, подарю Аудьярте. Ступай же, Лойза.
Едва Лойза