терпеть не могу. Угнал я его подальше. Уж больно хотелось подружиться с добрым молодцем. Говорю же – дураком был. Дальше слушай.
И все подробно рассказал: как Иван-царевич, руки загребущие, имея за пазухой дивную Жар-птицу (по-вашему Феникса), позарился на клетку из обыкновеннейшего золота; как у царя Кусмана коня из коней, аргамака – за которого хинский император полцарства отдавал, небесным жеребцом называл, – уводя, не мог золоченой уздечкой с самоцветами пренебречь. Тут, чтобы выручить его, пришлось Николе самому лезть волку в пасть. Ивану-то никакого риска не было. Афрон с Кусманом-цари совершенно надеялись на заговоренную сигнализацию, стража обленилась, дисциплины никакой. Если б Иванушка рук куда не след не тянул, все бы обошлось. А Елену-то Прекрасную выкрасть – совсем другое дело.
– Ту самую? – покачнулся на локте фавн.
– Да нет, Алену Далматовну, красну девицу аглицкого роду царского. Хороша была, вот и прозвали как ту, вашу. Только Алена Далматовна не в пример прочим, что девкой честной, что женкой верной всю жизнь… Эх, счастье, дураку досталось!
Волк покачал головой, налил себе и фавну.
– Выпьем. Не чокаясь. Я на Алену не в обиде. Слушай дальше. Умыкнул я королевишну, да повезли мы ее на коня менять, а Иван, как тут сказано, – Волк потряс книжкой, – пригорюнился. Ну и мне, ясно дело, жалко сластолюбцу Кусману в харим деву нежную, королевишну белолицую отдавать. И она все на Ваню поглянет – и глаза потупит. Думает, сердешная, для себя ее Иван везет. Я ж не зверь, пойми. Хоть и грустно мне стало: такая уж у нас с Иваном дружба укрепилась, а тут…
Спрятали мы Алену в избушке лесной, я ей – рубаху, тулуп, сам в ее платье нарядился, а молодой был, говорю, не заматерелый – в талии тонок, лицом гладок, румян. Голову платком повязал, к нему и серьги привесили. Повел меня Ваня к царю Кусману, да и оставил. Получил коня с уздечкой и поехал за Аленою. А я думаю: надо дать им уйти подальше, потому что, если погоня, то у Кусмана вся гвардия на таких коней посажена, уйдем ли от них – бабушка надвое сказала. И задерживаться там неохота: разберется Кусман, что к чему, будет мне почище твоего… Ему ж все равно. Восток! Опять же, стражи в хариме понатыкано – на каждой плитке по евнуху. Ну да все само собой устроилось. Только Кусман к устам… кхм… сахарным приложился, тут я не стерпел, прямо в объятиях его жарких сам собой обернулся, только зубы лязгнули. Полнолуние, понимаешь. Нервы ни к черту. Но и рвать его мне было вроде не за что: Иван сам по собственной дури вляпался, а царь в своем праве был. И ведь отпустил! А что за Аленой послал – так за воровство мог и на кол посадить. А договор соблюл полностью. Так что пуганул я его только, да в окно. Решетки там на окнах деревянные, составные, шебеке называются. Прошел я такую насквозь, да в сад, да через стену. Долго еще слышал, как визжит царь Кусман. Говорили, что с той ночи стал он в харим не ходок. Ни направо, так сказать, ни налево. Не понял? Ну и ладно.
Волк покрутил головой, вспоминая. Поболтал бутыль, удовлетворенно мхекнул, налил в стаканы.