очень нравился. Мы с ним были очень близки, потом эта близость перешла к его сыну Серёже. К сожалению, оба они умерли очень рано.
Женя после университета поехал работать на Сахалин, потом – под Магадан. Проработав там долгое время, построил квартиру в Москве и вернулся туда работать в Министерстве геологии. Умер он от рака легких в возрасте 55 лет.
Вот что я написал в 1990 году:
В детстве мы воспитывались на любви к несчастным неграм и рабочим, жестоко эксплуатирующимся капиталистами («Хижина дяди Тома», «Дорога свободы» Говарда Фаста, рассказы А. Мальца, «Мистер Твистер» С. Маршака и удивительно долго живущий на сцене балет «Аистенок»). В реальной жизни я видел только одного негра – актера Тито Ромалио; иностранцев же знал только по трофейным фильмам.
И вот ко мне в гости из Москвы впервые после 1941 года приехал мой двоюродный брат Женя Кастальский. Он хотел показать свой родной город молодой жене и повидаться с нами.
Было жаркое лето. Полупустой город. В Ленинграде, несмотря на прошедшую войну и разрушения, еще оставался петербургский дух. Так, молодую жену моего брата очень порадовало и совсем не обидело замечание петербургской старушки. В Елисеевском магазине, купив яблоки, молодая женщина тут же их попробовала.
– Что вы делаете?! – воскликнула старушка. – Разве можно есть в магазине?!
Причем это было сказано не с целью обидеть, а с желанием помочь.
Но я отвлекся. Перед отъездом брат решил шикануть, и мы днем пошли обедать в ресторан гостиницы «Астория». Я думаю, не стоит говорить, что до этого я еще ни разу не был ни в каком ресторане, не говоря уж о таком шикарном. Огромный (с моей точки зрения) и совершенно пустой зал, вышколенный официант, великолепная еда…
И тут в зал вошли два иностранца среднего возраста, говорившие по-английски. В самом разгаре холодной войны я, настоящий пионер, не подозревал, что в Ленинграде среди бела дня совершенно свободно могут появиться американцы или англичане. При этом они, с одной стороны, совсем не походили на несчастных эксплуатируемых рабочих, с другой – на них не было звериного оскала капитализма, с третьей стороны, они не походили на шпионов и вредителей, прикрывающихся личиной простого советского человека. Боковым зрением я наблюдал за ними: это были обычные люди, правда, прекрасно (по сравнению с советскими людьми) одетые, воспитанные и уверенные в себе.
Сейчас трудно представить, что такая обыденная сцена может запечатлеться на всю жизнь. Изменение мировоззрения складывается постепенно и вырастает из мелочей. Эта запомнившаяся мне сцена была той каплей, которая показала мне, что что-то в нашей жизни не то, что, пожалуй, не стоит безоговорочно принимать за чистую монету газетную продукцию. Тогда, конечно, я всего этого еще не понимал. Прозрение пришло несколько позже.
Я уже писал, что никуда далеко не уезжал, а тут появилась