не хватало – нимб на задницу.
Оно кричало: «Брось, отвалится!»,
А я попробовал – всё ладится.
Ругались – было, но построили.
Плевать, что криво – полюбилось же.
А топором что было скроено,
Пером не вылижешь…
Колокол, обитый белым бархатом,
Звонница, раскланявшись, молчит.
Каин измеряет судьбы картами —
Выпадают только палачи.
И застыли нежно руки с чётками,
И червонным золотом звеня,
Две цыганки и моряк чечёткой
Вызывают к небесам меня.
Докурив, я выйду в ночь по холоду
Безнадёжно, как на эшафот.
Чтоб увидеть, как уходит под воду
Мой сгоревший погребальный плот.
Мазками масок скалится тоска
В палитре черно-красных судеб.
Кисть жаждет холст, но вновь дрожит рука,
Охвачена безумьем цветоблудий.
Ещё глоток. И вихря ждёт закат,
И в вое пса заложен приступ страсти.
Но падают глаза в пустой стакан
И похотью вгрызаются в запястье.
А проститутка томно улеглась
На красками испачканное ложе,
Но в эту ночь её заставит власть
Пропойцы сделаться похожей
На ту, что приходила в этот дом
Печальною и тихою истомой.
И губы запечатав красотой
Манила нас презреть законы дома.
И мы, забыв глаза других мадонн,
Смотрели вслед, боясь табу порога.
И лишь шуты в разверстую ладонь
Ей приносили в жертву сердце бога.
И лишь когда последний точный взмах
Улыбку на лице её поправил,
Он умер.
А она сошла с ума,
Когда себя увидела в оправе.
Колыбельная
Стон вертепной скрипки – небо плачет блюз.
Похоть и улыбка – сквозь одну петлю.
Ногти впились в скатерть:
«Я тебя люблю».
Сердце просит ветра да крепки ремни,
Словно мокрой веткой выхлестаны дни.
Выходи на паперть,
Руку протяни.
Жёсткие постели, ржавый скрип пружин,
В непорочном теле только просьба: «Жить».
На венчальный камень
Пальцы положи.
Бледных проституток впалые глаза,
Среди пошлых шуток вырастет лоза,
И печальный Каин
Повернёт назад.
По венкам из липы прелый скрип подошв.
Нужно только выпить, в стремена и – в дождь.
Но, пока поешь ты,
Молча не уйдёшь.
Солнце между ставен – тут хоть плачь, хоть пей.
Бог уже не ставит – бей промеж цепей.
Там не потревожат.
Спи, я смог допеть.
Тронный век
Завтра солнце увидит меня безнадёжно живым.
Гибель последней стаи низвергнет спасенье,
Бессилье задушит февраль руками знамений.
Пусть будет так. А жить я смертельно привык.
Приготовят