фигуры на картинах Жоржа Латура – ее насквозь розовые ноздри дрогнули.
Дальше в глубь пещеры их не пустила длина лампового шнура. Лёка вернулась на балкон, где все нестерпимей сияла звездами жаркая ночь Метрограда. Тут-то и грянуло объяснение. Стелла как-то отчаянно хватанула еще один фужер теплой водки и, кусая зубами сигарету, поспешно, чуть ли не сломя голову, выпалила Адаму, что была увлечена им в школе гораздо раньше, чем он ее заметил. Еще в девятом. Что потому она и закрутила роман с Чапским, назло ему закрутила, а когда он соизволил обратить на нее внимание – в десятом, глупо мстила и мстила Адаму за то, что он опоздал на год с ответным чувством. Глупец Чапский, конечно, ничего не понимал, а потом вдруг бац…
– Ты уехал, и я опомнилась. С Чапским на руках. Ты видал еще таких дур? А? – она рассмеялась пьяным смехом. – Если б ты знал, как мне было тошно.
Адам молчал: от мысли, что он любим, что он может сейчас вот взять ее, его колотила лихорадка. Он не поспевал за ее чувствами.
– Если б не Эдик, я бы бог знает чего натворила. Нажралась люминалу. Пошла по рукам… ну чего ты молчишь?! – она разрыдалась. Она еще никогда в жизни не переживала такую порцию самоунижения: объясняться в любви Адаму Чарторыйскому. Спустя четыре года! В Москве! Видеть по его глазам, что она уже порядком забыта, нелюбима, читать там только удивление и растерянность. До кончиков волос чувствовать и свою ненужность, и нелепость этой встречи после смерти их юности. О!
Он принялся жарко утешать ее и в один роковой миг перешел незримую черту и напугал Стеллу. Нет, нет… отстранила она его руки, и Адам опомнился. Для юноши-идеалиста, особенно провинциала, ночь почти непреодолимое препятствие, впрочем, точно так же ночь пугала близостью и молодую русскую женщину семидесятых годов. Она была замужем, раз. Да. Она вышла за Эдика Петровича из долга перед его чувством, она не любила мужа, она любила Адама, два. Но любовь не повод для постели, совсем не повод, три. Да, да, да, она жила с мужем в силу обстоятельств, в которые угодила. Это была расплата. Словом, можно подчиниться долгу, расплате, обстоятельствам, но только не любви…
Стелла с опаской вышла на балкон-гигант, который растворился в высокой ночной мгле. Казалось, она невесомо повисла над землей под звездным куполом. Ей было стыдно, что она вот так, наверстывая потерянное, хватанула глоток любви. Что это ее первая измена – пусть мысленная, пусть! – супружеству. Ей хотелось поплакать от пережитого, но слезы иссякли. Над городом, над его кносским лабиринтом, сквозь сон Минотавра ровно сияли созвездия. Выше всех царила греческая схема из трех звезд – белоснежный Денеб, Вега цвета белой фольги и такой же жгуче-белый с сахарным отблеском Альтаир. Три альфы. Альфа Лебедя, альфа Лиры и альфа Орла. Ниже, над горизонтом Метрограда, завис Скорпион, увенчанный красноватым углем Антареса. Луна пряталась за углом, но ее торжественный ливень заливал кроны тополей, мусорные баки у подъезда и стоянку машин серебряно-пыльным светом, высасывал