свыкнуться с новой для него или нее реальностью. Такой подход помогал мне воспринимать и жизнь, и смерть как что-то переходное. Я так часто видел, как уходит жизнь, что даже сосчитать не могу. Я никогда не принимал смерть как должное, неважно, были ли это мои животные или чужие. А вот здесь надо сказать: «Я не монах, а смерть – это отстой. Терять красивых животных, потому что “так надо”, – ужасная боль, постоянная, но простая и понятная. И со временем я сделал выбор не принимать её. Да, работу нужно делать, и я буду, но все равно буду искать другие пути решения проблем: я буду пропагандировать стерилизацию животных, и буду работать с животными, чтобы исправлять их поведение. Я смогу помочь хозяевам держать себя в руках, держать эмоции под контролем, которые в большинстве случаев были причинами попадания животных в список смерти, а дальше в холодную мрачную комнату в последнем доме в квартале».
Именно поэтому в первый раз меня так ранила дискуссия с одним человеком об эвтаназии на вечеринке. Он не был приютским работником, или, как он выразился, «защитником благополучия животных». Наш разговор принял иной оборот, когда он произнес: «Я никогда не встречал зверей, которым нужно было умереть в приюте». Теперь у меня появился опыт общения с людьми, которые считали меня нацистом и еще невесть кем. Казалось, на той вечеринке кто-то что-то подсыпал мне в бокал, пока я не видел. Это было самое серьезное и жестокое оскорбление, выданное в форме глупой шутки. Я онемел и не мог сказать ни слова. И тогда родилась обида.
Одна моя подруга Лили, которая работала волонтером в приюте, знала об этом и буквально с головой окунулась в работу в «Обществе лучших друзей животных»[12] в начале 90-х. Она занялась тем (за свой счет, конечно), что говорила с людьми, которые собирались сдать своих питомцев в Общество защиты животных, и советовала им отправить зверей к «Лучшим друзьям», в Юту, где был организован огромный приют для несчастных. Она приводила главный аргумент «за» – отсутствие эвтаназии. Был ли я… Глубоко обижен? Завидовал? И то, и другое. Где-то в глубине моего сознания мелькала мысль, что я бы хотел работать в том месте. Но мир, где животных не убивают, не существовал, была лишь модель подобного мира. И кому-то приходилось иметь дело с обществом, где принято все ненужное выкидывать.
Я двигался в верном направлении. Число животных, убиваемых в приютах каждый год, сократилось: раньше было 10 миллионов в год. А сейчас стало четыре. Но есть одно «но», и как бы мне не было грустно это говорить – количество мест в приютах и людей, желающих взять питомца, намного меньше, чем убиваемых животных.
Я ни в коем случае не говорю о тех особях, которых мы называем «кошачье сообщество». Они наши дикие товарищи. Мы отлавливаем их, стерилизуем и отпускаем обратно, в их привычную дикую среду. Они живут значительно меньше, чем другие их собратья, но мы не можем просто поймать их и убить. Они не принадлежат и никогда не принадлежали нам. Нет, я говорю о тех животных,