натянулось в моей голове так, что…
Позади Вовки и Стаса, разместившихся напротив нас с Бадхи, оглушительно грохнуло и зазвенело с такой силой, что на спины ребят и на пол полетели мелкие стёкла. Все бросились в разные стороны. Вовка брыкнулся на спину вверх ногами, влетев в подлокотник, Станислав отшатнулся и почти вскочил на стол. Сильнейший порыв ветра со снегом ворвался в комнату, саданув о стену форточку. Ветер был настолько сильный, что у меня разлетелись волосы, будто решил высунуться на ходу в окошко вовкиной машины.
Стас, мгновенно сообразив, схватил подушку и ткнул ею в открытый проём. И тогда мы услышали – на улице был… да конец света был на улице! Крышу рвало в разные стороны, ветер пел на сто голосов, как хор Пятницкого, в дырах крохотной летней комнатки на втором этаже. По стёклам металась ледяная крупа так неистово, что становилось страшно за стёкла. Мы вскочили и чем попало – куртками, одеялами, подушками, старым рваным ватником – залепили по-баррикадному окна. Стас вышел в коридор, в котором гулял ветер, будто дверь была не закрыта. В комнате сразу стало холодно. Он попытался открыть входную дверь и не смог. Ветер просто не пускал на улицу. Стас вернулся в комнату и сказал:
– Не, ребят, надо, наверное, ложиться спать, ну её в манду. Здесь чтото непонятное творится. Я погоду на неделю смотрел, вроде солнце обещали.
– А на Селигере всегда так. Низкая облачность, ветер меняется часто. Местные говорят, что по сто раз на день, – попытался успокоить нас Бадхи.
– Да и хрен с ним! Братух, давай, правда, ложиться, – поддержал Стаса Вовка.
Не только я подумал, что Гипнотизёр так и не вернулся домой, но все промолчали, хотя его диван занимать не стали. Мы с Бадхи залегли за печкой, а Стас с Вовкой примостились на узком диванчике, у свистевшего окошка. Погасили свет.
Наприключенившись, мы отключились быстро: день-то непростой сложился. Ночь, однако, тоже спокойной не стала. Мне снились страшные костлявые старухи, водяные и лешие. Старухи тянули длинные руки, настигавшие меня повсюду. Как и бывает во сне, убежать я никак не мог – тело становилось тряпочным, кукольным, каким-то неживым, я даже отмахнуться от них не мог. Старух сменили фашисты, окружившие меня с трёх сторон. С четвёртой была пропасть. Я понял как-то сразу и очень ясно, внушительно, что вот она, моя смерть, что меня сейчас не станет. От страха я стал задыхаться, что-то тяжёлое навалилось на меня. Сердце остановилось. Я никак не мог вздохнуть. Спасти могло одно- единственное движение рукой, я пытался и не мог его сделать. Никак. Сейчас задохнусь! На смену панике пришла апатия: мне показалось, будто я лежу на дне океана, так глубоко, что выплыть на поверхность даже смешно пытаться.
Спас Бадхи. Он перевернул моё еле живое тело, уткнувшееся лицом в подушку, и потряс за плечо.
– А-а-а-а, – вздохнул я и проснулся. Руки затекли. Невозможно было их поднять или пошевелить ими. Я лежал на боку как парализованный и пытался сжать кулаки. Где я нахожусь? Кромешная темнота. Такую темноту я впервые встретил на Селигере в нашем маленьком домике. В Забузье