спало.
– Сейчас посмотрим.
Стас нащупал над столом лампочку в старом плафоне.
– Она горячая. Где мои варежки?
– На полотенце.
– А запасная есть?
– Из коридора надо пока выкрутить. Я схожу.
На ощупь я выбрался в коридор, нашёл выключатель, нажал. Вот вам! Свет не загорался.
– Ребят, пробки надо проверить. Фонарик у кого?
Пробки выбило наглухо. Пришлось искать проволоку и делать жучок. Светили зажигалками, фонарик так и не нашли. Наконец свет зажёгся, и все вздохнули с облегчением. Странно, но Гипнотизёра в комнате не было и его ранца тоже.
– Куда эт он сбднул? – удивился Вовка.
– Рыбу гипнотизировать, – усмехнулся Стас.
– Побежал с Козой-дерезой сражаться! – засмеялся Бадхи.
– Не, в натуре, куда он подался?
– Может, поплохело ему, обделался от страха?
– Точно! Наплёл тут с три короба: колдун, кузнец, блин, слесарь-сантехник потомственный!
– Ага, дороги, говорит, в космосе прокладываю…
Мы посмеялись и дружно сели снова за стол, достали ещё водки.
Мы шумели и смеялись. Мы умирали от смеха. У нас заболели животики. Мы насмеяли себе, наверное, дополнительно месяца два каждый (если определять по формуле, что минута смеха равна 15 минутам дополнительной жизни). Когда начинали заходиться до кашля, то отворачивались в разные стороны друг от друга, чтобы не видеть уморительных образин друг друга. Но даже это не помогало – срабатывала память. В конце концов, мы смогли себя перебороть и успокоиться, привели в порядок сбившееся дыхание. Привели, но ненадолго, потому что снова дунули, прямо в комнате. На холод в темноту идти совсем не хотелось. И тогда мы сожрали всю капусту, баранки и сухари. Прошу меня понять правильно – именно сожрали, а не скушали или съели. И снова наш разговор вернулся к Гипнотизёру.
– А может, он к Фроське побежал. Фроська – бабка ещё ничего, – захихикал Бадхи.
– Да, она ж на морозе ледяной водой обливается. Хохол рассказывал, идёт, а она в ночной сорочке у дома стоит, главное, ведь на дорогу вышла, не за домом где-нибудь. Ой, говорит, холодно чтой-то сегодни. Ой, Володьк, замерзаю я! – Стас заголосил старушечьим голосом. – Ой, говорит, замерзаю! А сама стоит на дороге, на морозе в одной рубашке ночной. Ой, говорит, Володьк, замерзаю! Ой, замерзаю! Ой, холодно мне!
– Да, может, он ваще еврей! Ты рубильник его видел? Ваще-е-е носяра! Как у черняшки. Их ваще надо всех отсюда! Все чтоб к себе валили! – Вовка вдруг перешёл на свою «больную» тему национального вопроса.
– А что тебе плохого евреи сделали? – Бадхи посерьёзнел.
– А что, Бадхи, может, ты тоже еврей? – зло захихикал Стас.
– Может, и еврей! – с вызовом заявил Бадхи.
– Может, ты и обрезанный? Может, ты даже монгольский еврей?
И действительно, проглядывалась в Евгении Мельникове по прозвищу «Бáдхи», сокращённо от Бодхидхарма, лёгкая монгольская грусть и задумчивость