неподвижно сидеть на своём стуле. Пальцы её нервно пробегались по полустёртым кнопкам пульта, а душу уже начинало терзать предчувствие чего-то недоброго, как чёрная туча зависшего над её семьёй. Оглушённая голосами, кричавшими и шелестевшими в её взволновавшейся душе, она не могла слышать, как плачет её дочь, поспешно убегая наверх.
* * *
Мелисса отлично знала, что семейка Мэллоев не простит ей истории с краской. Она уже заранее подготовилась к невообразимой тирании Барбары, к злобному шипению Джордана и даже к возможной явке в кабинет директора. Она так нервничала, что не могла уснуть нормально, и лишь благодаря этому встала с первыми лучами солнца. Протирая покрасневшие глаза, девочка бросила скользящий взгляд на часы: стрелки застыли на половине восьмого. Впервые за свою долгую школьную историю Мелисса Эстелл умудрилась проснуться раньше восьми-двадцати утра. Ей наверняка предстояла выволочка, едва только Барбара нажалуется господину Мэноксу (а она обязательно нажалуется, иначе это будет не Барбара), так что не стоило возмущать учителей и своим привычным опозданием. Одевшись и причесавшись, дабы не походить на взлохмаченное чучело, в облике которого она обыкновенно являлась на занятия, девочка вприпрыжку принялась спускаться с лестницы. Настроение у неё отчего-то вдруг сделалось отличное; хотелось петь и плясать, протягивая руки к солнцу, улыбавшемуся так широко и тепло в последний раз в этом году. Но, стоило Мелиссе вспомнить о кознях зловредной Мэллой, как на душу ей снова свалился двухтонный камень. Волоча ноги, словно гири, она нехотя поплелась к холодильнику.
«И с чего я вдруг вообразила, что что-то в моей жизни изменится? Разве хоть что-то перестало быть прежним с момента появления в моей жизни дружеского участия? Да и какое оно дружеское? Неужели я настолько самонадеянна, что действительно верю в возможность существования искренних, простых отношений, где люди не требуют друг от друга большего, чем уважения и понимания? Наверное, Питер и сёстры-близнецы уважают меня – совсем чуть-чуть, – но понимания они мне дать не могут..ну а я и не требую». Мелисса давно привыкла к своему одиночеству и научилась извлекать из него максимальную пользу. Быть единственным приёмным ребёнком единственного опекуна-трудоголика означало чувствовать свободу полёта. Она могла смотреть те фильмы, которые ей нравились, читать книги, которые она хотела прочесть бы. Устойчивая репутация ненормальной двоечницы-одиночки, с успехом закреплённая за нею в школе, отпугивала от неё любителей поболтать и посплетничать. Получалось так, что даже среди скопления своих ровесников Мелисса оставалась на отшибе. Она могла погрузиться в свои мысли, раствориться в них и позабыть обо всех проблемах, как то уже вошло у неё в привычку. Но все вышеуказанные плюсы не шли ни в какое сравнение с многочисленными минусами. Мелисса не могла отрицать, что и она нуждается в общении. А этого самого общения ей катастрофически не хватало. Окружённая только книгами, телевизором