И эта скифская злость хотела крови. Он хотел спасти не политрука. Нет! А молодого двадцатилетнего парнишку ставшего им. Парнишку, которого избивал здоровенный детина на глазах тех, кто должен был это делать по приказу. И по своей звериной философии. Мысль работала чётко. Даже боль отступила на время куда-то.
– Их десятка два… другие далеко впереди и не услышат… а эти в куче… разбежаться не успеют. Да и куда? Всё открыто… и лента почти полная…
Дополз до своего «максима», повернул ствол в сторону групповой цели и передёрнув затвор увидел, как Вовчик из офицерского пистолета выстрелил в лицо поверженному.
– Прости, парень! Не успел!
Глубоко вздохнув, успокоив себя, пулемётчик длинной очередью повёл слева направо. И снова в прицеле заплясали фигурки в мышиной форме ломаясь и падая в дорожную пыль. А после устало закрыл глаза. Когда кончилась лента…
В наступившей тишине, подкрашенной звуками далёкого боя, вдруг услышалась песня жаворонка. Где-то высоко в небе. Один оставшийся в живых из всей роты, превозмогая вернувшуюся боль спустился к дороге. По-мужицки прикинув что-то, снял с ещё тёплого немца ранец, набил его до отказа едой и сигаретами из других, засунул за пояс и голенища несколько магазинов от немецких автоматов и прихватив один из них побрёл в ту сторону, где за горизонтом грузно, тихо, но тяжело ворочался фронт.
Немецкий лётчик
Как ни экономил солдат, а той еды, что набрал из немецких ранцев хватило всего на неделю. Чего только не насмотрелся за это время! От того, казалось бы оправданного порыва сдаться в плен уже не осталось и следа. Днём шёл лесом. А где его не было, топал по ночам.
Вторым сильным впечатлением после убитого мальчишки-политрука было ещё одно: два наших сгоревших танка БТ. На одном была сорвана башня, а в другом весь обугленный до неузнаваемости торчал из люка труп танкиста глядевшим тем, что когда-то было лицом куда-то в небо. Других членов экипажей не было видно. Ни тел, ни обрывков обмундирования… И кто знает куда они делись. Теперь видимо никто уже никогда и не узнает… Шёл солдат по сожжённым деревням, где иногда можно было разжиться не пойманной немцами курицей. Или мясом убитой «сверхчеловеками» собаки. А то и куском конины, пусть и припахивающей бывало. Но в лесу обжаренная на костре она была вполне съедобной. А деньки, когда кишка кишке протокол писала тоже были. Тогда спасал лес. Но только там, где безжалостный и жестокий каток вторжения ещё не прокатился. Лес-батюшка хоть как-то, но поддерживал. А сильно полегчавший, но когда-то набитый под завязку едой ранец он не выбросил. В нём лежало несколько магазинов от немецкого автомата, пара гранат, что нашёл в дороге и полпачки сигарет «Юно». Их тоже приходилось расходовать экономно. Когда ещё табачком разживёшься… Курил тогда, когда уж очень сильно хотелось. Так и шёл на звук фронта, который