эта вторая война?.. Кто скажет? Одно уж добро: не будут на этот раз Грозный танками брать. Этот танковый штурм Валерий на всю жизнь запомнил. Сказал незадолго до него министр обороны Грачёв, что он бы никогда не допустил такого, что брать город танками – глупость, а когда всё-таки стали брать, так тотчас и развернул на 180 градусов: иначе нельзя было!
Вошёл Валерий в город с ротой необстрелянных мальчишек, со всей России-матушки в этот ад свезённых, и поразился, как через несколько дней парнишки эти 18-летние уже воевали так, будто всю жизнь только тем и занимались. Это уж не солобоны зелёные были, а мужики, воины: налету схватывали всё, быстро обучались (а иначе-то в боевых условиях как? – замешкаешься чуть и пиши «пропало»!) – даже и противники отмечали это, и эксперты потом с удивлением констатировали: воевали парни наши лучше абреков. И только прогрессивная общественность видеть и знать того не желала, лила крокодильи слёзы и изгалялась садистски над чувствами родных: мол, трупами ваших сыновей усеян теперь город Грозный, и собаки обгладывают их! Да за это одно к стенке их уж надо ставить было, как предателей. Да не ставили, да полную волю давали им, да поддерживали их…
А солдаты сражались. И погибали. Под конец из роты капитана Курамшина уцелело лишь пятеро. И как сейчас видится: вечер был, снег с кровью и грязью смешанный, танк подбитый, стены разрушенные, убитые, раненые, а посреди всего этого – костёр, вокруг которого сидят они вшестером, тушёнку жуют, наконец, с водой и медикаментами привезённую. Санитары появляются, раненых уносят… Смотрел Курамшин на своих бойцов (и уж не командир он им, а просто товарищ) и чувствовал себя словно виновным. За то уже, что почти вся рота его погибла, а он, капитан, живой и невредимый остался. За то, что повёл мальчишек этих в бой, на погибель. За всё и за всех разом вину чувствуя и понимая, что теперь эта вина до конца дней с ним останется. Подошли командиры, благодарность объявили. Да только не раздалось в ответ: «Служим России!» Молчали солдаты, смотрели сурово, жевали.
– Теперь отдохнёте! – пообещали им.
Тогда сержант Пашка Охлопков, владимирец, с висками поседевшими, лицо, за дни эти осунувшееся, копотью испачканное, поднял, посмотрел на начальство и сказал твёрдо:
– Не нужен нам отдых. Мы теперь за наших рассчитаться должны!
И остальные согласились, а начальство переглянулось недоумённо и руками развело…
Где-то теперь Пашка? Жив ли? Из всей роты был он самым старшим. Двадцать лет ему было, и служил он уже второй год. Позже, после Грозного уже, получил Пашка ранение. Лёгкое, правда, но отправили его домой, и с той поры капитан ничего не знал о нём.
А Курамшин прошёл ту войну до конца. Сколько раз прижимали уже абреков, ещё чуть-чуть – и добили бы, а в последний момент приказ из Москвы – перемирие! Абреки за то время поправлялись, и начиналось всё заново. Однажды, получив такой приказ, полковник Таманов рацию выключил и радисту сказал: «Будем считать, что приказа мы не получали!» Банду блокированную тогда успели уничтожить, да полковник поплатился за то увольнением от службы за неисполнение приказа. А другие – исполняли. И каждый такой приказ