лишь трясся да пожимал плечами. Ему уже мерещилось наказание от Ролло. И он то молился, то доставал амулет Тора на ремешке и подносил его к губам, как подносят крест. Если госпожа Эмма умрет… Осмунд знал, что сам стоил жизни своей матери, и панически боялся тихой возни, которая доносилась из дверей баптистерия.
Под утро, когда разразилась гроза, Эмма уже не могла сдерживаться. Франкон стоял над ней с распятием и тихо молился. Эмма порой впадала в забытье, из которого тут же выходила, и глаза ее напряженно и безумно блестели, когда она извивалась во время очередной схватки.
– Я так устала, – шептала она распухшими губами. Ее лицо, покрытое испариной, блестело в свете костра. – Позовите Ролло, – вдруг стала молить она, и ее шепот гулко разносился под сводами баптистерия.
Франкон заломил руки. Ему стало казаться, что она умирает. Повитуха же была спокойна.
– Дитя уже опустилось. Скоро все закончится.
Над их головой раздался оглушительный раскат грома. Франкон в страхе перекрестился.
Гром разбудил и устало задремавшего у дверей Осмунда. Он вскочил, не сразу поняв, где находится. Над головой нависал полукруглый свод арки, в сереющем сумраке рассвета с небес с грохотом низвергались на каменные ступени потоки воды. И вот сквозь этот шум Осмунд вдруг различил за створками дверей негромкий детский плач. Он даже не сразу поверил в это. Приоткрыл дверь. Увидел блики костра на своде, тени суетящихся фигур и… Да, он не ошибся, жалобно и упорно кричал ребенок.
И тогда Осмунд вдруг пустился в пляс, скакал, крутился, посвистывал. Значит, все закончилось, значит, Ролло не спустит с него шкуру, значит, он снова сможет петь для госпожи Эммы!
Он едва не налетел на вышедшего из дверей Гунхарда. Затараторил, задавая вопросы, совсем забыв о своем страхе перед этим мрачным сухим священником. Да и Гунхард, хоть и выглядел усталым, был на удивление общителен.
– Свершилось. Мальчик. Сын. Здоровенный красный крикун. Епископ тотчас окрестил его, и теперь наследник Нормандии – христианин. Франкон спросил у матери, как его назвать, но она была так слаба и счастлива, что ничего не могла придумать и сказала, чтобы Франкон сам придумал имя мальчику. И теперь у нас есть Гийом, или Вильгельм на старофранкском, крещеный наследник Нормандии.
– А как госпожа Эмма? Все в порядке? Тогда надо оповестить конунга Ролло.
Гунхард словно очнулся.
– Позже, – сказал он, засовывая руки в широкие рукава сутаны. – Сейчас нужно устроить Эмму и Гийома Нормандского в подобающих покоях. И дать госпоже отдых. Она славно потрудилась, а ведь ей еще предстоит сообщить язычнику, что его дитя уже находится в лоне нашей святой матери Церкви.
Было уже далеко за полдень, когда епископ Франкон в нарядной шелковой ризе с вышитыми на груди и спине крестами, в сверкающей каменьями раздвоенной митре, важно опираясь на золоченый посох, вошел во дворец Ролло. Его сопровождала целая свита, и он держался с достоинством, ибо, несмотря на то что слухи уже распространялись по аббатству,