ярости. – Но коли я не могу отомстить д'Эгмонту-старшему, поскольку он уже мертв, почему бы не рассчитаться с его сынком, тем более что он теперь с нами. Привести сюда этого мальчишку!
Какое-то мгновение цыгане продолжали сохранять безмолвие, осмысляя сказанное. Но когда они вдруг уразумели, что к чему, тотчас дружно подхватили яростные слова вожака и, одержимые скорой расправой над неожиданной добычей, с дикими криками понеслись в повозку колдуньи Джаелл, где до сих пор поправлялся от раны молодой гёз. Как бы ни была могущественна старая цыганка, но она не смогла предотвратить приближающуюся беду. Жадная до крови, неистовая толпа ворвалась в узкое пространство ее фургона и подобно громадному чудищу поглотила многочисленными когтями бедного юношу, который вряд ли мог что-либо заподозрить в эту минуту. Она в миг бы его разорвала на части, если бы не властный окрик Гарсиласо, который, подняв руку, приказал опустить жертву на землю.
Все, что могла сделать Мадлен – в порыве кинуться на Гарсиласо и огорошить отличным цыганским, который успела выучить за это время. Она сыпала проклятиями, колотила его кулаками, кусалась, грозясь разделаться, как только Бог даст ей такую возможность. Гарсиласо ответил долгим протяжным смехом, искусственным и злобным, как смеются, наверное, разве что только черти в преисподней. Насмеявшись вдоволь, он приказал Нинару усмирить ее, но так, чтобы она имела счастливую возможность присутствовать при готовившемся экзекуции. Мадлен затуманенным взором пробежалась глазами по лагерю: во всей суматохе, что творилась вокруг молодого Эгмонта, не было видно Жозе – он словно сквозь землю провалился. В отчаянии девушка принялась вырываться из рук Нинара и звать на помощь единственного друга. Только поймав озлобленный взгляд Гарсиласо, она поняла, что совершила огромную оплошность, выдав доброе расположение Жозе и, быть может, обрекла его. Тем временем Филиппа успели связать – он не сопротивлялся и был мгновенно побежден, его повалили на колени и связали запястья за спиной вместе с лодыжками. В таком положении он не мог даже поднять головы и едва держался, чтобы не потерять равновесия.
– Что же мы сделаем с этим господином?
– Убить! Убить! Вырезать сердце! – послышалось со всех сторон. Гул и улюлюканье содрогали внезапно ставший неподвижным и сухим воздух. Птицы перестали петь, солнечные лучи не грели, а небо давило с тяжестью гири на землю.
– Это мы успеем всегда. И потом мы могли бы освободить себя от тяжкого греха и предоставить сию редкостную возможность испанским солдатам, которые, приняв дар, возможно, оставят нас в покое. А то и еще кое-что может от них перепасть, – насмешливо и невозмутимо говорил Гарсиласо, не отнимая горящего взора от Мадлен. – Может быть, начнем с плети? Это будет справедливо весьма.
Толпа мгновенно изъявила согласие, и Гарсиласо назначил палачом одного из самых рослых соплеменников, того, кто мог достойно справится с задачей – некого дона Сальвадора, цыгана, жившего когда-то в Андалусии и пришедшего в Нидерланды с солдатами Альбы. Дон Сальвадор