Ишь, забирает… крутится.
Едва не полетев без помощи крыльев, он с упрёком оглядел отвернувшегося лётчика, будто это Ас виноват.
– А ты вот не смотришь. – Пожурил Энкиду. – У тебя манёвренность ухудшилась. К дождю?
Двор с фонарём над крыльцом теперь был им знаком, как знакома собственная ладонь – то есть, никак. Кто знает всё насчёт своей линии жизни? Хиромантия – трудная наука. Всякий раз открывалось что-то новое, хотя даже запах дома – высушенного духа южных башен и проветренного холла, дыма и винограда, подпола с его загадочным тысячелетним смрадом, разных домашних засолок и маринадов, реки неподалёку и запах девушек, их свежей розовой и белой кожи, шампуня, вечный дух кофия – хоть его и перестали давать, – вся эта обонятельная симфония срабатывала, как нажим клавиши на узнавание.
А что им тут узнавать? Что у них общего с этим, очевидно, таящим многое «не к ночи» домом? С его хозяином…
Ас ни разу не споткнулся в темноте, хотя его внимание было поглощено чем-то, что он нёс в ковшечке ладони.
Любопытный Билл исхитрился привальсировать к командиру, но только он сунул нос, куда не надо, крепкие измазанные пеплом пальцы сомкнулись.
– Осторожно, – бестрепетно молвил комр, – пальцы закрываются.
Он показал Биллу кулак. Билл сильно потянул обиженным носом.
– А, понятно. У тебя там окурок. И зачем?
Энкиду притопал к ним из тьмы.
– Билл, тебя многое удивляет в этой жизни. Нибириец не хочет сорить в девственном лесу.
– Понятно. Чтобы какая-нибудь белочка не пристрастилась.
Ас отрезал, суя сокровище на грудь себе за покровы:
– Лишний след, лишняя проблема.
Билл назидательно обратился к Энкиду:
– Видал? Нравственность не по его части.
– Верно. – В темноте показались в улыбке белые зубы. – Безопасность по моей части. Ты бы, когда мимо драконариев проходишь, принюхался бы… а то платком прикрываешься.
Билл содрогнулся.
– Зачем это мне их нюхать?
– А ты слыхал, что такое селитра с золой смешанная?
Энкиду пояснил:
– Да у него платок такой, что я бы лучше селитру нюхал.
– Те, те. Начались грубости всякие. Как девочки, честное слово.
Билл сказал – и оглянулся: от пояса, как всадник, и на свету возник монумент в три четверти, с громадой плеч и узким станом, в точности, как на Стене Канона.
– А чего ты озираешься?
Билл не ответил, расслабился. Он ревниво следил за движениями сильной руки Аса, поглаживающего машинально окурок на груди.
– Ты же себе так дыру прожжёшь.
– Вот пустяки. Это же не от пули дырка.
Вот на этой красивой фразе – ну, разве нет? Красивая же… – и закончить беседу в полутьме после курения. Но нет. Ведь тут был Билл.
Пройдя после показа кулака до крыльца и взгромоздясь на единственное неплохо освещённое местечко, Билл, мигая от попавшего в глаза света, проговорил:
– Вы