разоблачать его некому. И вообще, на западе никто не знает о существовании Саши… – он был больше, чем уверен, что покойная Князева никому не распространялась о первом сыне:
– Она заставила себя забыть о родах, и вспомнила обо всем, только когда ей вкололи средство Кардозо… – к разочарованию Эйтингона, на 880 средство никак не подействовало. Он сбежал по лестнице диспетчерской вышки:
– То есть подействовало, иначе я бы я не встречал сейчас свердловский рейс… – он поежился от неожиданно холодного ветерка. Доклада Шелепину о прибывающем с Урала грузе, было никак не избежать, однако Наум Исаакович и не собирался скрывать правду:
– В любом случае, он не озаботится находкой, – угрюмо подумал Эйтингон, – то, что везут в самолете, нам больше никак не пригодится… – сам Эйтингон не мог звонить потерявшим дочь Журавлевым, но, по словам Шелепина, генеральша слегла с сердечным приступом, оставив Михаила Ивановича управляться с Мартой:
– Саша чувствует себя виноватым еще и потому, что ему не разрешили полететь в Куйбышев… – черные, с проседью волосы Эйтингона взметнул вихрь от садящегося самолета, – он только по телефону поговорил с Журавлевыми. Но я ему обещал, что он на все лето поедет на Волгу, перед осенними акциями в Европе и Лондоне… – о будущей операции с Невестой мальчику тоже пока ничего не говорили. Выбросив окурок, засунув мерзнущие руки в карманы пальто, Эйтингон ждал, пока к самолету приставят трап. Он надеялся, что мальчик преуспеет в Великобритании:
– О младшем брате он знает, врать ему незачем, однако Саша не собирается знакомиться с юным Вороном. Тем не менее, нельзя выпускать парня из вида. Еще один внук Горского… – Наум Исаакович вздохнул, – понять бы, где его внучка. Ничего, если мы не расколем 880, остается еще Невеста. Она трудится на Набережной, она может знать, что случилось с Мартой…
В стылом фюзеляже, над полуоткрытой дверью кокпита горела тусклая лампочка. Тихо переговаривались летчики, переливалась зелеными огоньками приборная доска. Наума Исааковича никто не сопровождал:
– Я велел, чтобы крышку не приколачивали. Здесь холодно, на Урале едва начали таять снега. Половину группы нашли прошлым месяцем, оставшихся отыщут в мае. Его мы тоже нашли, на проклятом плато. 880 признался в его гибели, но больше он ничего не сказал… – стоя над цинковым гробом, Эйтингон долго всматривался в спокойное лицо мертвого Ягненка, полковника Меира Горовица.
Шипела итальянская кофейная машинка. В отполированной стали отражалось закатное солнце над Москвой-рекой. Кухню отделали на новый манер, лиловой плиткой. Стены выкрасили в глубокий цвет морской волны. Вместо стола устроили барную стойку, с высокими стульями. Неслышно работал американский рефрижератор. На кирпичной стене, под медной вытяжкой, развесили старинные, начищенные сковороды.
Саша полистал яркий журнал на стойке. Architectural Digest, в январском номере, напечатал