и его женой является не она.
Марку кажется, что она успокоилась, и он освобождает объятия.
– Детка моя, ты в порядке? – до него только-только начинает доходить смысл этого его поступка и такого долгого молчания. «Жалкий трус, подлый. Гореть тебе в гиене, вместе с твоей женой и всеми другими», – снова и снова проносится у него в голове.
Като поднимает на него глаза, и ему кажется, что они стали еще зеленее, то ли от причиненной им боли, то ли от тусклого освещения.
Она крепко обнимает его и нежно целует в щеку. Ее головка задерживается на его плече, и он слышит, как она шепчет ему:
«Будь, пожалуйста, счастлив».
В этот самый момент он цепенеет. Всё его тело парализовано. Этот ее шепот, прямо в ухо, снова и снова стучит у него в голове.
«Я не успел ей сказать, что мне не нужна другая женщина, кроме нее. Что она мне шепнула? Что она сказала… чтобы я был счастлив… пожалуйста». В висок ударяет тупая боль, и он снова начинает чувствовать свое тело. Ее нет рядом.
«Сколько он так простоял истуканом? Куда она пошла? Почему? Зачем он сказал ей то, что уже не имело никакого значения?»
Марк подхватывает свой чемодан и всматривается в толпу, надеясь заметить ее черный плащ с красным шарфом, но ее нет.
Пока Като едет домой она считает про себя. Она считает сосредоточенно, отгоняя от себя любые мысли. Она сбивается и продолжает счет с той цифры, которую помнит.
«Пять тысяч пятьсот девяносто восемь, пять тысяч пятьсот девяносто девять…», – уже поднимаясь в лифте шепчет она.
Входная дверь широко распахивается, и на пороге показывается папа.
– Папуль, я устала, – только и может прошептать она, падая ему на руки.
В ушах звенит всё сильнее и сильнее, а перед глазами всё затягивает черная пелена.
«Как хорошо закрыть глаза. Просто закрыть и ни о чем не думать. Может, так умирают… да, наверное, я умираю, как это оказывается приятно, когда не надо смотреть, думать, переживать, любить… надо просто умереть», – это последнее, что проносится у нее в голове.
Она смутно помнит следующие несколько дней. То мама склоняется над ней, то папа дает ей что-то пить. Ей хочется только спать, и каждый раз, закрывая глаза, она хочет больше не просыпаться.
Она не знает, сколько прошло дней – два, три, четыре? Родители вызывают врачей, те ставят какой-то диагноз, что-то вроде нервного срыва или какого-то криза…
Като хочет только закрыть глаза и спать. Сны темные, тяжелые. В них никого и ничего нет.
Единственным более-менее сознательным поступком за эти дни становится звонок на работу. Като тогда удивляет, как спокойно она говорит, что заболела.
Она просыпается посередине ночи. В окно ярко светит луна, как направленный на сцену прожектор.
«Говорят, актерам не видно зала со сцены. Они полностью отдаются своей игре. Они живут там».
Като приподнимает под собой подушку и садится. Только тут она видит Марка. Он сидит на полу у ее ног, облокотившись руками на разобранный диван. Он весь