знакомым и попросишь…
– Ящик, пожалуйста, – подсказал смешливый Шестигранник. Гостев за столом. А тут вот как: выйти уже не получится. Тут вроде неплохо. Самого себя вытащить за волосы Гостев не мог, и он продолжал сидеть, почему-то со сдвинутыми коленями, вспотевший, раскрасневшийся, словно его теснили. Снова шмыгнул носом. Один в поле не воин, один и у каши загинет, одной рукой и узла не завяжешь. Но, впрочем, и одна речь ещё не пословица. Это он у своей бабушки набрался. А тут другого набрался. Ближе надо быть. Сошлись потоки. Хотя немного выпил. Чашка в руках. За волосы, мокрые волосы. А как же ты хотел? Не ожидал? В самый раз, для настроения. Снова цветы и цветы. Целый розарий. И так тебе пожалуйста, и так.
– … А потом на стройку зашли. Вот… Огляделись. Всё вроде ничего вокруг, тихо. И только я бутылку из куртки достаю – тут орлы в фуражках как поналетели!..
– С автоматами…
– Я же не шутки рассказываю, – обиделся Витюшка.
– Как начали всех крошить, – сообщал хладнокровный Шестигранник.
И так, и этак. Да, за столом. 6-40 и 7-32. Книга в ящике стола. И вот сидит он за столом и уже слушает тайный голос внутри себя, более сильный, более звучный, чем те голоса, что давились вокруг него в споре, падали, оскорблённые, и снова вставали, бежали скороговоркой, спотыкаясь о стул, или протяжно ныли на одной беспомощной ноте, не в силах двигаться дальше. Тайный голос одному ему был слышен, он пел в тайной же октаве. А-а-а… У-у-у… Ага. Вспоминать. Вспоминать, как говорят. Как думают. Как он говорил с ней. О чём. Тогда ему показалось, что в разговоре с ней слова должны иметь другую ценность, отличную, скажем, от его разговора в отделе. С ней была совершенно иная ситуация, и потому его «нет» или «да» – самые простейшие выражения, а ещё «может быть», «конечно» – всё же несли на себе отпечаток той обычной его незаинтересованности и тем самым наводили на него уныние, с которым он в силах был справиться только если бы заговорил вдруг на японском или каком-нибудь другом языке, чем немало бы удивил не подозревавшую о таких его сомнениях Ларису. Хорошо ещё, что он не говорил «ага» вместо «да». Вот так. Словно он вынужден употреблять те же слова, что мог ляпнуть и Ага ни к селу, ни к городу. Сравнялись. Теперь и он говорит «ага». Но что будет с ними дальше? И придёт ли она на демонстрацию?
– Да ладно, мужики, успокойтесь!
– Ты же меня оскорбил! – вспыхнул Витюшка.
– Я? – удивился Шестигранник.
– Ты же насмехался надо мной!
– Вот ещё… За стул зачем-то схватился.
– Я?
– Начал размахивать.
– Так ты же мне!..
– Я тебе про стул ничего не говорил, – тихо заметил Шестигранник.
Вдруг дёрнулась дверь, в отдел вошёл Шкловский, и тут всё стихло. Гостев очнулся и увидел вот что: кепчатый с Иваном Петровичем застыли, удерживая Витюшку перед Шестигранником, причём все повернули головы в сторону двери: сцена была завязана, развёрнута, – борьба и бегство, немного присев, скучившись, пригнувшись, глазами наверх, с опаской, с вывернутой шеей, так что на память сразу приходила картина