знаешь ты, что кровь твоя течет рядом с кровью, к примеру, лорда Теннисона, пусть и не прикасаясь к ней, но рядом, рядом… вот этот барон и, прости Господи, пэр Англии написал такие возвышенные строки: но вышли из левиафановой пасти шестьсот кавалеров возвышенной страсти – затем, чтоб остаться в веках, утихло сраженье, долина дымится, но слава героев вовек не затмится, вовек не рассеется в прах, – про тех, кто противостоял твоим прадеду и прапрадеду при Балаклаве двадцать пятого октября 1854 года… какие красивые стихи!.. и Артем вспомнил, как бабушка была поражена, случайно прочитав его собственные вирши, обнаруженные ею в московской квартире… он тогда служил, а она делала генеральную уборку, чистила шкафы, разбирала антресоли, и вот выпали откуда-то эти уже затрепавшиеся тетрадки, в которых отрок пытался избыть свои ювенильные влюбленности, и когда вернулся он из армии, не именно, конечно, в день приезда, а чуть позже, бабушка стояла перед ним с этими тетрадками в руках и растерянно молчала, спрашивая после: что это за стихи? откуда, мол, ты взял эти неизвестные науке переводы Гейне? и вообще, чьи они, в конце концов? на что Артем с недоуменьем отвечал: какие переводы? это же мои стихи! – зачем ты обманываешь бабушку? – не унималась бабушка, – ты хочешь разыграть специалиста по немецкой поэзии девятнадцатого века? – это я, я специалист по немецкой поэзии девятнадцатого века, если ты не знал, – повышала голос бабушка, – и я вижу, что это какие-то вообще неизвестные интерпретации… откуда ты выписал? – из Левика? Штейнбега? Аверинцева? как это твои стихи? это не может быть твоими стихами… и не надо на меня обижаться, бабушка ведь зря не скажет… бабушка этого поэта знает вдоль и поперек, я же вижу: новые переводы, причем, ма́стерские… все сохранено – размер, ритм, рифмы, а главное – передан дух стихотворений, суть поэта, его душа… я просто слышу этот голос – бархатный баритон, слегка грассирующий и растягивающий гласные… твой дед, между прочим, тоже мог стать хорошим стихотворцем, ему и Бальмонт, и Северянин об этом говорили… но вот же понес черт его к эсерам… вообще в нашей семье многие стишками увлекались, и Мустафа Мурза грешил, и Максуд Мурза грешил, и Евлампия Осиповна, по мужу Соколова… и, кстати, Максуд Мурза после Балаклавы написал целую поэму памяти отца, погибшего у Чоргунского моста… там была такая рубка! – они вместе воевали, отец с сыном, – Мустафа Мурза Четырехпалый был в составе гусарского полка, стоявшего за артиллерией и уральскими казаками, когда лорд Кардиган вел свою легкую бригаду по Долине смерти, а Максуд Мурза участвовал в атаке на девяносто третий полк шотландцев, добывая славу Родине с помощью отцовского клинка, поименованного – Неподкупный, самодержавного презента, гордо носившего на заставе цареву надпись не Намъ, не Намъ, а токмо Богу одному… и надобно сказать, что, создав Балаклавскую поэму, Максуд Мурза навсегда оставил свое имя в истории поэзии, однако описать те давние события надлежит все-таки суровой прозой, ибо лишь
