Дурных Деяний.
Возвысится, чтоб смерти избежать,
Но смерть страшнее высшим, чем простейшим –
И в страхе тянутся они все выше снова,
и вместе с ними тянется
Чеснок Дурных Деяний.
Очищенный и злой, накрошенный, натертый:
тобою привлечен, уже летит Четвертый,
Страшнее первых трех, и он крещен огнем.
Он носит имя Трезвого,
и из следов копыт его
растет Чеснок Дурных Деяний.
«По переулку, по переулку…»
По переулку, по переулку
Гуляет ветер, бессонный ветер.
Стучит он в ставни, колотит в двери.
«Эй, прихожане, стелите коврик,
Молитесь страстно, молитесь долго,
Целуйте землю!»
По переулку, по переулку
Несется пламя, сквозное пламя,
Всех очищая своим дыханьем.
И через пламя проходят души
Всех оскорбленных:
Дев престарелых, их черных кошек,
Жен изможденных, отдавших лица
Огню плиты и пене мыльной,
И стариков, кричащих тщетно
В припадке пьяном пустым карманам.
И тех, в ком старость таится скрытно
И проступает сквозь их поступки.
И ищут, ищут в путине листьев
Несчастных души: себя и время.
По переулку, по переулку
Идут, танцуют, поют и пляшут,
Не замечая скорбей пропащих –
Лиц безупречных горды анфасы,
Сердца стальные, глаза – хрустальны.
Воспоминанья! Воспоминанья!
В толпе прекрасных себя находят,
Себя находят и мчится эхо –
– о, громовое! –
Я был тобою! мог быть тобою!
Но отстраняет суть воплощенье –
В морщинах дробится отраженье.
Они снимают ладони падших
С плечей прекрасных и вдаль уходят.
Совсем уходят… навек уходят…
По переулку, по переулку
Гуляет ветер, бессонный ветер,
Колотит в ставни, молотит в двери.
Молитесь ветру,
Нерожденные дети!
Ангелы в форточке
i.
Пришли времена
Вторгаются ангелы с чашами, полными горечи,
в окно моей спальни и будят меня
влажным хлопаньем крыльев: пришли времена,
держась за руки, от похмелья прозрачные – Боже! –
пришли времена, те времена, что прошли…
И пальцы возложены на окончания молний –
застежки старой кожи разошлись –
устав кусать грудь белой клеопатры,
сатиновой, набитой пухом и пером,
я приползу линять под умершим окном.
ii.
Под Окном Дома
Здесь, под Окном Дома, куда я вечно возвращаюсь,
ослабляя крепления дыбы, на которой подвесил
я память,
протерев формалином блестящие крючья…
Под этим Окном, прорубленным в коже того,
кто из тайн пирамиды слагает,
очень