в Лондоне полно преступников, – шепчет он Томасу, прилипшему к оконному стеклу, – и если дым порождает дым, не лучше ли, если все покинут город?
Томас отвечает, не оборачиваясь:
– Может, они не хотят отсюда уезжать.
– Мы могли бы заставить их.
– Мы?
– Ну, я хотел сказать, если бы они жили в сельской местности, на свежем воздухе… Не все же они преступники. Грешники, да, но не преступники. Есть среди них и люди с доброй душой.
Томас наконец отрывается от окна и смотрит на него. Смотрит с таким гневом, что Чарли теряется.
– И кто, по-твоему, будет работать на фабриках? На верфях? Ведь Лондон, между прочим, это множество верфей с жилищами вокруг них.
– Откуда тебе все это известно?
– От матери, – сквозь зубы говорит Томас. Он весь дрожит, из его рта вылетает облачко дыма. – Она раньше писала политические памфлеты. Протестные. Но смотри: двери открыли. Пойдем.
Нет никакой возможности двигаться строем. На платформе была толпа, а на улицах Лондона – форменная давка. И неизвестно, что хуже: дым или гам. Кажется, что весь город орет. Уличные торговцы толкают свои тачки, разрезая поток людей, словно валуны на реке. Они продают кокосы, веревки и нижние юбки, измазанные сажей; гвозди, швейные иглы и карамель; снадобья, порох и уголь. Вдоль фасадов, спиной к штукатурке, ютятся пьянчуги и попрошайки; они выставляют напоказ изуродованные конечности и незаживающие язвы или просто провалились в похмельный сон. В толпе шныряют дети – кто-то играет, а кто-то нагружен товаром для доставки или продажи. Шагать приходится по черной грязи глубиной в пять дюймов, смешанной с талым снегом. Чарли не сразу соображает, что это сажа, скопившаяся за десятилетия и века. Она как клей липнет к его ботинкам. Здания покрыты ею на высоту от трех до четырех ярдов; выше проглядывают темные кирпичи, а иногда – пестрая желтизна песчаника.
Каждые несколько минут мальчиков кто-нибудь толкает, то мужчина, то женщина, которые локтями прокладывают себе путь. Дважды Чарли чувствует, как в карманах его куртки и брюк шарят чьи-то руки. Он не пытается схватить вора, карманы все равно пусты. Ренфрю идет впереди, высоко задрав трость. Мальчики – разделенные, шагающие группками по двое, трое, четверо, капли в океане враждебной толпы, – не сводят глаз с трости. Потерять ее из виду – значит отстать от своих. Не найти дорогу обратно. По мере того как дым заполняет легкие Чарли, страх превращается во что-то более темное. И когда очередной пешеход задевает его локтем, Чарли отталкивает его. Весь его вес вложен в этот толчок. Пешеход – старик с больной ногой – теряет равновесие и падает на других прохожих. Торжество Чарли омрачается, когда он замечает, что из-под его куртки вьются струйки дыма, который тянется за ним.
Ни у кого нет иллюзий насчет того, будто Ренфрю сам выбирает маршрут. При всей своей рослости, уверенности и внушительности мастер этики и дыма, как и все они, лишь щепка среди мощного прилива, который управляет толпой.