скажи: да или нет?
– Да! – заорала я на весь салон и бросилась Снегирю на шею. – Да! Картина наша, Лавруха!
Снегирь целомудренно отстранился.
– Я бы на твоем месте так не радовался. Картина его?
– Говорю тебе – картина наша!..
Через минуту я уже рассказывала ему о визите к Гольтману во всех подробностях. Лавруха лишь вздыхал и недоверчиво качал головой: все происшедшее показалось ему несусветной опереточной глупостью.
– Он шизофреник? – с надеждой спросил у меня Снегирь.
– Шизофрения, навязчивые мании, пляска святого Витта – какая разница, если он поклялся мне нигде не упоминать о картине. Тем более что через неделю его не будет в стране.
– Сегодня поклялся, а завтра…
Я не дала Снегирю договорить.
– Ты не понял, Снегирь? Он боится картины. Он даже не заявил ее в розыск… Он смертельно ее боится.
– Как можно бояться картины? – Здесь Снегирь лукавил: мы ведь тоже в какой-то момент испугались ее.
– Но ведь и нам было не по себе, когда ты снял последний слой…
– Это совсем другое, Кэт. Это не страх, это священный трепет перед великим. От великого всегда за версту прет опасностью, и только потому, что мы не можем понять, как это сделано. А обвинять картину в убийстве – пусть с этим разбираются психиатры.
– Но ведь его драгоценный дядя умер.
– От инфаркта.
– И Быкадоров умер от инфаркта… И оба они имели дело с картиной.
– Мы тоже имели дело с картиной, но, как видишь, живы, здоровы и довольно упитанны. – Снегирь сказал именно то, что я хотела услышать.
Я услышала и успокоилась окончательно.
– Значит, он принял тебя за оживший образ? – перевел разговор на другую тему Лавруха.
– Представь себе, – рассмеялась я.
– Клиника. А ты?
– Я не стала его разубеждать. Просто припугнула, вот и все. Надо же извлекать какую-то выгоду из нашего сходства.
– Думаешь, он будет молчать?
– Уверена. Мент уже пытался к нему прорваться, но он просто не открыл. Сказал, что болен. Он будет болен до самого отъезда, или я ничего не понимаю в людях. Так что можно смело готовить «Всадников» к продаже…
– Для начала нужно выяснить, не была ли она украдена раньше.
– Снегирь, ты зануда! Ванька же читал нам свеженькую статейку из «Вестника». Она, между прочим, датирована маем месяцем. Там говорится всего лишь о трех известных работах Остреа! О трех. А в мае Гольтман был уже мертв, а его племянник…
Я осеклась. В мае Гольтман был три месяца как мертв, а его племянник изъял картину из коллекции и спрятал где-то на чердаке, если верить его словам. Ограбление произошло в июле, когда обчистили несколько комнат особняка: именно там располагалась вся коллекция. Но как можно было украсть картину, находящуюся на чердаке, спрятанную под хламом, – то есть в месте, где ее не должно быть по определению? Только в одном случае – если кто-то целенаправленно искал именно ее. Почему я не спросила об этом Гольтмана? В любом случае