французский, не немецкий, не китайский, не американский в конце концов, ибо совершенно нелепо выговаривается – английский человек и т. п. Но русский человек вполне лепо звучит. Так вот, этот человек русский большей частью почему-то абсолютно уверен, что Господь не видит его в отхожих местах. Ведь не случайно же так чудовищно омерзительны наши, с позволения сказать, общественные туалеты. И он безусловно прав, этот великий русский человек! Не Господнее дело присматривать за хамским непотребством. Но дьявол-то уж не брезгует самой последней пакостью людской. Что поделаешь: работа у него такая вредная. И застаёт человека в самом неподходящем для благородства месте. И не жалеет русского человека, и ненавидит человека русского за его непотребство. И трижды ненавидит человека вообще и себя в образе человеческом за то, что должен, обречён разделять его тайные и явные грехи перед Господом.
Но опять я что-то не то вещаю и опять совершенно не ко времени, которого у меня нет, поскольку оно мне совершенно без надобности. Да и вообще, о чём говорить, когда тебя осенним утром у дома ожидает верблюд?..
На следующий день я проснулся поздно и в одиночестве. Встал, не умываясь поставил чайник на плиту, открыл окно и – о ужас, что за картина явилась мне.
По лужайке важно шествовал верблюд Мишка, ведомый под уздцы полковником Лжедимитричем. За ними в обнимку с цирковым служкой следовал громила Авербах. А Цейханович почти без признаков жизни покоился меж колыхающихся рыжих горбов – и непричёсанная голова его, подобно третьему горбу, моталась в такт верблюжьей поступи.
– Эй, вы куда?! Стойте! – выкрикнул я со своей верхотуры.
– А! Проспался! В Австралию! Куда ж ещё!.. – с пьяным гоготом ответствовал Авербах – и добавил, погрозив мне своим угрюмым кулачищем: – Не собьёшь нас теперь с пути своими глобусами!
– Да подождите! Я сейчас! – попытался остановить я своих приятелей.
Но Лжедимитрич, срезая дорогу в Австралию, завернул за угол – и нечеловеческий, потусторонний гогот Авербаха был мне ответом.
Я выскочил в прихожую, но, узрев на вешалке кепку Цейхановича, которую он вечно у меня забывал, передумал следовать с верблюжьим караваном в благополучную Австралию: «Слава Богу, что кепку забыл, а не голову! Тут и со своей не знаешь что делать, чужой только не хватало… И дай, Господи, здоровья Цейхановичу, дай, Господи, многих ему лет жизни – и здесь, и в Австралии, и где угодно, несмотря на то, что смерть всегда и всюду пользуется большим уважением, чем жизнь…»
И вообще: смутно всё! Очень всё смутно.
И по эту, и по ту сторону России.
Голова Цейхановича
…И всё-таки люди – не огурцы. И огурцы – слава Богу, не люди, ибо только двуногие способны без причины ненавидеть себе подобных.
Серьёзен враг без причины. И нет врага страшней, ненавидящего тебя просто так – не только за то, что ты есть, но и за то, что тебя нет – ни по ту, ни по эту сторону России.
Но Цейхановичу грех было жаловаться на беспричинность происков врагов, недругов, недоброжелателей, родичей, жены и прочих. Причин, слава