она, поди, басурманской рукой сброшена в воду». Но тут же у нее отлегло от сердца. Знала Елена, что Анна умеет плавать, тому и ее учила.
Думы привели ее к неутешительному выводу: пленили ее ордынцы. Их в последнее время в Москве – тайных и явных – тьма. Смущало княжну лишь то, что один из «монахов», коего она прозвала Певуном, уж так славно русской речью щеголял. И не верилось, что такой добрый человек из россиян мог служить ордынским ханам. «Ой, темная головушка, тут что-то не так, – упрекнула себя Елена. – Вон сидит в углу, молитву воркует, как голубок. Да чей же он тогда, сей Певун? – с досадой спросила себя Елена. – Стародубским, черниговским князьям служит? Или в Польше и Литве его господа? Может, на заход солнца и катим? – терзала себя вопросами Елена и молила: – Боже, покажи хоть одну звездочку на небе, укажи путь!»
А дождь все лил и лил. И молнии сверкали, и гром гремел-перекатывался над лесом. «Поди, и пожар в Москве сник, силой Ильи-пророка подавленный. И чего это матушку угораздило податься в бега? Никак батюшка ее не образумит. Отсиделись бы в Кремле, и не было бы порухи», – размышляла княжна.
Той порой серые в яблоках кони вынесли тапкану на луговой простор и вновь полетели, как птицы. Любила Орлика и Сокола Елена, знала их силу. Куда-то теперь уносят они свою добрую хозяйку, которая без ломтя хлеба к ним не приходила! Как выехали из леса на луга, княжна увидела, что наступил рассвет. Но небо было еще в низких тучах, и грозовой дождь сменился на обложной. Елене стало досадно, что она и по солнцу не узнает, в какую сторону от Москвы ее везут.
«Монахи» по-прежнему сидели со спрятанными лицами. Казалось, что они спят. Да так, пожалуй, и было, потому как один из них сопел. Он был рослый, широкоплечий, под черной мантией угадывалась его богатырская стать. Он вытянул ноги до ног Палаши и словно стерег их. Певун дышал ровно, может, и не спал, затаился. И Елена тронула его за плечо, спросила:
– Эй, Певун, ты бы поведал, куда нас везете? Да знаешь ли, ордынский тать, кого ты умыкнул?
«Монах» пошевелился, на миг откинул капюшон, глянул на Елену голубыми глазами и вновь спрятался.
– Ведомо мне, голубушка, кто ты, – ответил он. – А куда везем, сама скоро узнаешь. Потому успокойся, молитву сотвори во спасение от напастей – на душе посветлеет.
– Нет, тебе неведомо, кто я, – упорствовала Елена.
– Так скажи. Тебе же во благо. Мы люди милосердные, боль ближнего понимаем, ежели о ком-то страдает, – пропел Певун.
– Вот как повернешь коней вспять да прикатишь на подворье близ Параскевы Пятницы, так и награду получишь. Мой батюшка богатый торговый человек и не пожалеет на выкуп ни серебра, ни золота, ни мехов ценных.
Певун оказался откровенным:
– Не морочь мне голову, государыня. О тебе я ведаю больше, чем ты сама знаешь. Ты дочь государя всея Руси Ивана Васильевича, и ежели хочешь знать больше, то знай: тебя прочат замуж за князя литовского Александра. А ты другому полюбилась. Вот и смекай.
Сказано это было спокойно, ровно, без страха в певучем