доставил.
Лицо хозяина сразу стало серьезней и строже. В сиплом баске послышался оттенок участия:
– Ты сядь, человек. Потолкуем по-божьи.
Пошарив за пазухой, сын боярский достал узелок.
– Не взыщи.
Он отсчитал десять рублей и положил их на стол.
– А в колымажке холст, да колико воску, да ржица.
Данилыч недовольно покрутил носом.
– А холст-то, выходит, твои людишки разбоем у хамовников взяли?
– Что ты, Данилыч!
Тешата повернулся к иконам.
– Прими… Зернышка для себя в избе не оставил… Токмо что для окольничего приберег. – И, отставив два пальца, клятвенно прошептал: – Ежели одюжу боярина, всех людишек продам, до денги[25] тебе принесу, да еще две чети[26] пашни твоих.
Горько вздохнув, недельщик примиренно махнул рукой:
– Ладно уж… Токмо для тебя чем сила будет, ужо послужу.
К вечеру Тешата и Данилыч приехали в город.
У окольничего в избе, низко согнувшись, стоял отказчик из вотчины Ряполовского.
Окольничий пересчитывал сложенные в стопочки деньги. Холоп отвесил земной поклон.
– Не трудись, господарь. Денга в денгу – тридцать рублев.
Но окольничий только зло покрутил головой и продолжал кропотливый счет.
Недельщик взглянул в оконце и замер от зависти и восхищения. Тешата робко терся подле холопей, перетаскивавших из колымаги в подклет гостинцы.
Стрелец просунул голову в полуоткрытую дверь:
– Боярского сына приволокли.
Не отрываясь от денег, окольничий приказал позвать недельщика.
Данилыч шагнул через порог и сочно причмокнул.
– Ты бы подсобил, Данилыч, чем зря глазеть. – И, с таинственною улыбкою: – Слюни-то подбери. Чай, и тебе доля тут полегла.
Покончив со счетом, окольничий выделил несколько стопочек для недельщика, а остальные сгреб в мешочек и хлопнул в ладоши.
– Веди подьячего и сына боярского, – бросил он сонно появившемуся у двери стрельцу.
Заломив больно руки, слушал Тешата, как читает подьячий ссудную запись. На его выпуклом лбу проступил крупными каплями пот. По короткой шее вертляво скользила вздувшаяся синяя жила.
– Повинен ты в том, что по сроце не вернул ссуду князю-боярину.
– Облыжно, осударь, оговорил меня тот Симеон. Николи ссудной кабалы мы с ним не писали.
Подьячий хихикнул в кулак и неожиданно плюнул в лицо Тешате.
– Не вели печенегу[27] бесчестить меня!
Стрелец и отказчик схватили Тешату за руки.
Окольничий топнул ногой.
– Ежели перстом шевельнешь, в железы обряжу!
Подьячий обиженно сморщился.
– Бесчестить честного можно. А сей по делом своим, яко та блудница. Глаголет же мудрость: плюй в очи блуднице, она же рече: се в очесах моих плювия[28] Божия.
Пришибленный взгляд сына боярского тщетно бегал по лицам, ища защиты. Но никто не обращал на него больше никакого внимания. Взоры всех были устремлены