помню, в два года перенёс сложную операцию. Загноилась правая рука, надулась как подушка. Отчего такая беда свалилась на меня, не знаю, но предполагаю, очевидно, поранил руку, а родители отнеслись к этому, мягко говоря, прохладно. Операция не принесла облегчения. На правом предплечье сделали разрез, выкачали гной, вот и всё лечение. Врачи сказали, что надо удалить руку, иначе умру, но мать решила иначе, сказав хирургу и себе: «Лучше пусть умрёт, чем быть с детства инвалидом. Мальчик, затем юноша и мужчина без правой руки будет не только вызывать сочувствие людей, но и слышать от них горькие слова. И как жить без руки, тем более правой». Решила, забрала меня из больницы, колола пенициллин и лечила народными средствами. Вылечила, рука осталась цела, лишь большой шрам на правом предплечье до сих пор говорит о перенесённой мною операции.
Говорят, что ребёнок не может помнить себя в возрасте года, двух и даже трёх лет, ерунда. Я помню себя прекрасно, не всё конечно, но особо яркие случаи моей памятью запечатлелись навсегда. Помню, как дед Иван, отец матери, вёз меня зимой на санях из городской больницы. Ехали долго, помню снег, вьюгу и боль во всём теле, особенно в воспалённой руке.
Помню дом, в котором жил. Отцовский дом нельзя было сравнивать с дедовским, в котором прихожая казалась мне просто гигантской, но в своём доме, с двумя маленькими комнатками мне было уютнее. Родительский дом был теплее, чем дедовский.
В прихожую из сеней вела массивная дубовая дверь, открыв которую сразу попадал в родное тепло. В дедовском доме тоже было тепло, но оно не насыщало, а лишь грело. Тепло родительского дома пахло мамой и её заботой обо мне, оно обволакивало всё моё тело, и в нём всегда было радостно и уютно. В правый ближний угол маленькой прихожей уткнулась русская печь, на её полке спала бабушка Феодосия, слева стояла металлическая кровать с панцирной сеткой, на ней спал брат Юрий, с неё я любил вывинчивать серебристые металлические шарики. Играл, потом ввинчивал их обратно. Прямо по проходу в простенке между двух окон, закрываемых на ночь ставнями, стол. За этим столом собиралась вся моя семья. За ним мы обедали. Помню отца за ним с бритвой в руке перед зеркалом. Брился опасной бритвой, других не было. Мать перед зеркалом наводила кудри, крутила на папильотки пряди волос, красила губы, выщипывала брови, а затем рисовала их мягким чёрным карандашом.
Во дворе родительского дома. Мне 3 года, я с матерью.
Помню себя в три года, матери тридцать лет, отцу тридцать пять, брату восемь лет, у нас вся жизнь впереди. Брат в школе, отец с матерью на работе. Бабушка Феодосия у плиты. У меня в руке красно-синий гранёный карандаш, им, сидя за столом, я разукрашиваю картинки, затем откладываю в сторону моё творение и беру в руки юлу. Запускаю её и наслаждаюсь свистом издаваемым ею. У меня есть ещё машинка автобус, но её я оставляю напоследок. Надоесть юла, отложу её в сторону, возьму машинку и пойду во двор или на косогор.