В крашеные вишнево-красные завитки волос был вплетен шелковый бант такой пронзительной голубизны, что в полумраке казалось, будто он излучает собственный свет.
Прижав ладони к лицу, словно в молитве, она придала ему притворно благостное выражение и заговорила речитативом:
– Теперь, когда я такая хорошая и делаю все, что мне велят…
А ее отражение в милосердно смягчающем черты огромном, во всю стену, зеркале напротив откликалось:
– Я мамин ангелок, а папа говорит, что я – чистое золото.
Комната изначально проектировалась как репетиционная для Бланш, где она читала сценарии и готовила песни и танцы для будущих фильмов. Бланш относилась к своему ремеслу серьезно, и эта комната была ее идеей.
После несчастного случая она, естественно, потеряла свое прежнее предназначение, и годами сюда никто не заходил. Деревянный пол оставался голым, небольшой рояль аккуратно пристроили в углу у окна, и на клавиши падал солнечный свет. В металлических канделябрах на стенах все еще виднелись плафоны – свечи с оранжевыми лампочками на конце, формой напоминающие колеблющееся пламя. А в зеркале отражался накопившийся за годы слой пыли, безмолвно опускающейся на пол.
Тем не менее Джейн нашла этой комнате применение. Она приходила сюда время от времени, чтобы оживить моменты своего детства, а также убежать от тяжелых разочарований набегающих лет. Нередко она заходила сюда в сумерках просто посидеть – не перед роялем, на единственным в комнате стуле, а на полу. Прищурившись, словно от яркого света, она неотступно вглядывалась в зеркало на противоположной стене, пока в его обманных глубинах не проступали те контуры прошлого, которые она искала. Чаще всего в такие моменты зеркало медленно превращалось в океан. А пол, на котором она сидела, скрестив ноги, как ребенок, играющий в свои детские игры, – в берег. Внезапно наступало лето. Время каникул. Слышался звук набегающей волны. А рядом был отец.
– Не сиди на солнце так долго, детка. Нельзя чтобы у нашей звездочки обгорела кожа!
Он стоял на крыльце дома и выглядел как всегда озабоченным – как бы с ней чего не случилось.
– Не подходи слишком близко к воде, Джени! Большой волной может смыть.
Это была ее любимая греза – океанское побережье. Бывало, она целый час могла просидеть на полу, просто вслушиваясь в шум набегающих волн и отцовский голос. Правда, в последнее время в прошлом обнаружилось и кое-что другое – то, что притягивало ее еще сильнее. Она отыскала старые альбомы с фотографиями, газетными вырезками, записями песен и стихов, которые Джени когда-то исполняла на сцене.
– Но когда я веду себя плохо…
Внезапно вспомнив строку, которая всегда от нее ускользала, она прижала ладони к бедрам и широко расставила ноги, приняв позу сорванца-хулигана. В ее голосе послышались неуверенно-басовитые ноты:
– …Огрызаюсь на каждом шагу…
Ее детское личико перекосило от злобы. Она изо всех сил затрясла головой, и вместе с ней затряслись ее пухлые щеки и дурацкий бант