на диван. Перед тем, как лечь, потерла по штанинам сначала одной ногой, потом другой, чтобы стряхнуть прилипшие к ступням крошки, и устроилась поудобнее, закутавшись в клетчатое одеялко.
Какой бардак у нее дома. Когда-то, в лучшие времена, была у нее уборщица, но Наташа имела неосторожность с ней подружиться. Уборщица начала халтурить, а Наташе уже неудобно было ее ругать.
Теперь и плохая уборщица бы сошла. На кухне – гора немытой посуды, дыра на потолке, безногий слон на стене, бойлер сломался, повсюду хлам, какие-то железяки Майкла в коридоре, а в его комнату – да и Лоры тоже – лучше не заходить. Все валялось на полу, как после взрыва – и одежда, и учебники, и папки. Наташа не знала, как приучить их к порядку. На мотивационные речи у нее не было ни желания, ни сил, ни времени. Если оно и выдавалось, Наташа предпочитала просто разговаривать с ними или смотреть какой-нибудь фильм, лежа вповалку на диване. Ругать их у нее не поворачивался язык.
Дэйвид был замечательным отцом. Нельзя, чтобы Майкл и Лора закупоривали горе в себе. С самого начала Наташа осторожно вызывала их на разговоры о нем. Плакали все втроем. Плакать было необходимо для естественного процесса заживления травмы. Постепенно плакать перестали, но по-прежнему часто о нем говорили. Теперь слез уже не было. Теперь спокойно и грустно вспоминали истории из их жизни вчетвером, его шутки, громкое, во все горло, пение мимо нот, и иногда даже смеялись.
Болела шея. Уснула в неловком положении, хоть и на подушке, – и все, теперь загривок будет болеть минимум неделю. Наташа положила себе под голову еще одну подушку, притулившуюся в другом углу дивана.
—
– Я положил вторую подушку, – сказал Федька. – Я тебя ждал. А ты не пришла.
Наташа действительно не пришла. Весь день провела в блаженно-полубессознательном состоянии. Было чудо, какое бывает только раз в жизни, и оно больше не повторится. «Это мой сын. Ты ведь знаешь, что я женат?».
Теперь он, как женатый человек и отец семейства, раскаивается в содеянном. В том, что поддался непростительной минутной слабости. А она будет лелеять воспоминания до конца своей жизни и рассказывать о них внукам… Нет, внукам не будет – что за бред… Никому не будет рассказывать… Это ее секрет, тайна. Даже он не должен знать, какое это было для нее счастье… «Счастье бродит по стране в длинных белых одеждах, распевая детскую песенку: Ах, Америка, это страна, там гуляют и пьют без закуски». Счастье – это «наивная детка». Или своенравная кошка – пришла, посидела, помурлыкала, ушла.
Наташа не видела Федьку весь следующий день, всю следующую ночь и потом еще целый день, отчасти даже радуясь, что не видела его, потому что не знала, как именно среагирует на встречу. Однако знала точно, что среагирует как-то ужасно: или покраснеет, или побледнеет, или в зобу дыхание сопрет, или у нее сделаются ватными ноги, или подкосятся колени. Скорее всего, все вместе. То есть, поведет себя как дура. А он кивнет и поспешно