продолжала Катя. – Но ты свободная! Ты смелая! Ты делаешь, что хочешь, и никто тебе не указ! Ты здорово говоришь по-английски – не то, что я – и ты равноправный член общества. А у меня и друзей-то нет – ни англичан, ни русских. С англиками общаться у меня не хватает языка, а русские сами не хотят со мной дружить… Чужая я и для русских олигархов, и для простых здешних русских баб! А вот ты… ты напоминаешь мне гордого буревестника!
– Это в тебе алкоголь говорит. И не сравнивай меня с гордым буревестником. Может, еще скажешь, что Горький – хороший писатель? Эту Песнь он у кого-то содрал, а уж про «Мать» я и не говорю – посмешище, а не роман. Накорябал на злобу дня. Ему не место в литературе. Его надо исключить из школьной программы.
Катя обиделась.
– Не скажи! Горький занимает огромное место в советском периоде русской литературы, и выкинуть его оттуда невозможно!
– Ой, только лекции мне сейчас не хватало…
– А что ты к Горькому цепляешься? Ты и Льва Толстого все время хаешь! Не ценишь ты русскую литературу! И дети твои ее не ценят, и даже по-русски толком не говорят! Коллапснуться, ешить – это что за слова?
– Вот когда твой Робик прочитает «Войну и мир» – тогда и поговорим на эту тему, – закипая, сказала Наташа. – А хаю я не книги Толстого, а философию. Никак не могу уяснить, в чем именно она заключается. И почему это такой подвиг – сбежать из дома на старости лет? Восемьдесят один год он мог жить припеваючи, когда его обслуживали слуги, а тут вдруг стал «не в силах». Решил уехать в деревню и жить там один. Как он это себе представлял? Сам бы баню топил, стирал, из туалета выгребал? Да ничего подобного, он так бы и продолжал использовать слуг!
– Он ушел из дома главным образом из-за Софьи Андреевны. Она стала невозможной.
– Сам же замучил ее, довел до неврастении, и бросил. Я тебе вот что скажу: у него просто развилась деменция. У меня вот в доме престарелых все хотят убежать, уехать, все ищут выходную дверь. А побег Толстого на фоне деменции превратили в акт высшего проявления его философии гуманизма! Кстати, у нас один новый старичок появился – вылитый Толстой! Может, поэтому у меня к нему душа не лежит…
– Ой, не надо мне про дом престарелых рассказывать. Не представляю, как ты там можешь работать, в ссанье и в говне.
Все-таки надо выгнать ее прямо сейчас. Пока не поздно. Пока Наташа не огрела ее сковородкой по башке. Наташа смирная, терпеливая и покладистая, но не надо ее злить, когда она устала. Катерина совсем оторвана от жизни в своей неволе. Но если дать ей эту свободу, о которой она только что с придыханием говорила, то она и не будет знать, что с ней делать. Если выпустить ее из клетки, то она не сможет жить, она погибнет. Она забыла, как себя вести с людьми. Она так и будет говорить им гадости, сама того не подозревая. Только одна такая идиотка, как Наташа, может все еще с ней общаться, потому что Катю ей иногда бывает очень жалко.
Катя вдруг сама засобиралась:
– О Господи!