акцент на том, что буду искать сильнее и усерднее, чем мой приятель – потому что это неважно. Главное, что все-таки – будем искать.
Потому что мы живы. Пусть даже наши беседы часто мне отвратительны, и гнусной змеей в них вползает необходимое и неизбежное молчание, которое почему-то сейчас принято считать нормой посреди «дружб». Но это все еще – жизнь по сравнению с другими. С другими – с вами, со всеми вами.
Вами, такими «другими» и такими одинаковыми, такими не простыми, но такими «легкими». Вы все очень правильно говорите: «не наше дело» – оно не ваше, вот и молчите, хохочущие зашитыми ртами гиены опустелых дворов.
заведи себе
В стародавнем государстве какого-то прошлого «себя», хотя было то это года полтора назад, вряд ли ранее – жил да был мальчик, еще не убитый в хлам пережевывающим самого себя каждый день Уроборосом того, что принято называть словом «молодость».
В один день, выделенный на календаре каким-то совсем не красным светом, хотя красный тут подошел бы как нельзя кстати, надо было проводить ритуал. В простонародье это называется «туса», или вписка, некоторыми уникумами – «посиделки», и так далее; в общем, никто не знает, зачем люди выдумывают этому действу разные названия. Наверное, чтобы пустота сего действа не бросалась в глаза прям-таки сразу, хотя надо признать, что она и потом никому из актёров действа в глаза не бросается.
Туса как туса, вписка как вписка, жизнь как полужизнь – все хорошо.
Пустая беседа над столом, который хоть как-то онатюрмортили штук пять небольших бутылок какого-то дешевого алкоголя и пара бутылок водки. Нить это беседы какой-то странной субстанцией вилась вокруг ее участников. Возможно, это и называется «уроборос» – но я предпочту этому названию простое слово «пыль».
Когда даже невесомые слова стали кончаться, лексикон начал, подобно закончившемуся шампуню, недовольно фыркать отсутствием своего содержания. Кто-то даже сблевал от такого эффекта. Возможно, он почувствовал себя этим самым шампунем, и как-то, пусть и слабо искаженным, но немножко все-таки побитым алкоголем сознанием слишком все метафоризировал, приняв невероятно близко к зачем-то еще стучавшемуся сердцу сие сравнение.
Другой, так же фыркая, но не вывернутый наизнанку – куда более опытный в алкогольных боевых действиях – начал смеяться. Умный малый: смех стал продолжением этого пустого фырканья, так еще и скрасил немножко обстановку.
Третий, кто был хозяином хаты, вместо фырканья икал; возможно, его вспоминал несчастный хомячок, которого они при каких-то смутных обстоятельствах отпустили гулять по хате. Свинья вспоминает, стоя за углом; хомяк вспоминает, ну… вот как сейчас – как-то даже реально испытывая резко нахлынувший страх, забившись под новехонькую, уместную в климате евроремонта, тумбочку.
О нет, безусловно, парня вспоминал хомяк. Парень сидел, усиленно щурясь, скорей даже оттого, что видел в разных