Я больше молчал или восхищенно говорил по-французски:
– Жорж Сименон. О!
– Достоевский. О!
– Комиссар Мэгрэ. О!
– Комиссар Бройко – говно! – встрял в беседу второй пом.
– What’s govno? – спросил Жулиан, ихний супервайзер.
Тут же ревизор написал французам краткий разговорник из обиходных матерных слов.
С собой мы унесли миниатюрную копию Эйфелевой башни и несколько порнографических журналов, спрятанных под майками.
Эта история имела продолжение.
Через полчаса к нашему трапу прибыла группа иностранных моряков. Их было трое. Каждый нёс на плече тушу барана, обернутую целлофаном. Процессию возглавлял Жулиан. Дорогу им преградил комиссар Бройко:
– Донт волк! – сказал он. – Янки, го хоме!
Французы что-то тараторили на своем языке. Наконец, Жулиан перешёл на английский:
– Вы очень голодные, – сказал он. – Будет лучше, если мы отдадим мясо вам, чем оставим его вьетнамцам.
– Нормандия-Неман! – воскликнул другой.
Вышел капитан. Он говорил недолго, но громко. О проблемах с карантинными властями, о дружбе между народами, и о том, что у нас всего своего завались. Под конец прорычал: «No! No!! No!!!»
Жулиан обиделся и выпучил глаза. Его рот превратился в узкую щёлку. Француз вынул из нагрудного кармана листок бумаги, взглянул на него и чётко произнес:
– По-щь-ёл на х..!
После этого он скинул баранью тушу в воду, рядом с бортом. Его примеру последовали другие. Расстроенные французы молча ушли. Никто не оглянулся.
Меня вызвал к себе комиссар. Он выглядел строгими и усталым.
– Рассказывай о своих контактах с иностранцами, Абинский.
– Чего рассказывать?.. Посидели, поговорили…
– О чём говорили?
– Про Достоевского, Сименона упомянули…
– Про женщин?
– Ну да, про Анну Каренину тоже.
– А бараны?
– Про баранов ни слова.
– Пиши объяснительную, Абинский. Вы опозорили нашу страну перед этими лягушатниками, перед всей Францией, перед всем цивилизованным человечеством! Соответствующие выводы будут сделаны. Можешь не сомневаться.
Я и не сомневался. За такую политическую близорукость меня разве что не расстреляют.
– С такой характеристикой тебя в тюрьму не возьмут, – пообещал на прощание комиссар.
Объяснительную я так и не написал. Комиссару сказал в упор:
– Зачем я буду клепать на себя?!
В душе я ещё был матросом. И в этой душе закипала лютая пролетарская ненависть.
У старпома пропала материальная книга. В краже Сан Саныч подозревал деда. Но, не пойман – не вор. Амбарная книга была главным документом для сдачи имущества перед разделкой судна на металлолом. Ещё один повод, чтобы прижучить старпома. Саныч целыми днями корпел над накладными, восстанавливая важный документ. Надо было спешить, переход до Владивостока займёт две недели.
Капитан редко появлялся