просто трясло от радостного возбуждения. Катерина слыла в их компании занудой – читала дома свои книжки, пока девчонки зажигали на вечеринках, приправляя монотонность семейной жизни пикантными, ни к чему не обязывающими приключениями. А тут выясняется, что у Катюхи продолжительный роман, да при живом муже, да еще с кем! Мысль о том, как она завтра – нет, конечно, сегодня же – будет рассказывать про этот секрет подружкам, просто разрывала Марину.
– Мужу про это знать нечего, пошли, – Катерина двинулась вдоль витрин к выходу.
– Конечно, нечего ему знать, ты не волнуйся, Катюх, я могила, – Марина, дернув щепотью, показала, будто закрывает рот на застежку-молнию. – Ты с ним долго встречалась?
– Да не встречалась я с ним, отстань.
– А почему вы расстались?
– Ты пришла, вот мы и распрощались.
– Я имею в виду – тогда.
– Не было никакого «тогда», – Катерина пошла быстрее.
– Ну, не хочешь говорить, не надо, – Марина обиженно отстала, затормозив у витрины с игрушками. Потом любопытство одержало верх, и она мелкими шажками – мешала тесная юбка – побежала догонять Катерину.
– Ну хоть расскажи, как вы познакомились? – Марина потянула подругу за рукав.
– Да вот так и познакомились. Он долго на меня пялился, потом подошел и сказал, что у него острый приступ влюблённости. И если я не окажу первую помощь, то болезнь может принять хроническую форму. Заявил, что спасти его может моя улыбка и наше с ним общее будущее.
– А ты? – Марина схватила подругу за локоть, потом перебралась пальцами вверх по предплечью.
– А я сказала, что общего будущего у нас с ним быть не может. Потому что муж любимый и детки не чужие, – Катя вырвала руку. – Отпусти, щекотно.
– А он?
– А он предложил, что если у нас нет общего будущего, то давайте придумаем хотя бы общее прошлое.
– А ты?
– Сказала: «Давай придумаем. Ты первый».
Ничего чужого
Из цикла «Конец эпохи двух нолей»
Он был красив, как чужой успех: костюм цвета ночи, прошитой бордовыми трассерами, глянцевый пробор, лицо, руки. Брюки подрезаны по росту. Манжеты, улыбка и воротник сорочки на полтона ярче белого. Имя тоже яркое – Евгений Валерианович Головачев. Остроумен, прекрасный оратор, дамы, которым он звонит, свободны этим вечером. Планёрки по понедельникам, по средам стреляет в тире, баня своя. К тридцати годам имел всё, что сыну советских инженеров иметь позволительно, не заступая слишком за черту закона.
Вот такой замечательный человек был Евгений Валерианович. Был да сплыл, как говорится.
Джи в свои шестьдесят имеет кусок земли и старый трактор. Морщины у Джи рельефные, жесткие, как старая бронза. Комбинезон в пятнах масла. Глаза бесцветные. И сам Джи выглядит бесцветным – если распечатать портрет старика на цветном принтере, то получится он всё равно черно-белым. Все краски впитаются серой пылью: забившейся в крупные поры кожи, в складки