же! Клянусь Пресвятой Девой, имя которой вы носите, вы будете моей, Мария; или же голова моя скатится на эшафоте.
– О небо! Что вы говорите! – воскликнула она, высунув из окна белую ручку, чтобы пожать его руку— Нет, вы не сделаете ничего предосудительного, поклянитесь мне в этом; вы всегда будете помнить, что король Франции – ваш властелин; любите его больше всего на свете – после той, которая пожертвует ради вас всем и будет томиться, дожидаясь вас. Возьмите этот золотой крестик, держите его у сердца, на него пролилось много моих слез. Помните, что если вы когда-либо окажетесь виноватым перед королем – я буду плакать еще горше. Дайте мне кольцо, которое блестит у вас на пальце. О боже, и моя и ваша рука в крови!
– Пустяки! Эта кровь пролилась не ради вас; вы ничего не слышали час тому назад?
– Ничего; а сейчас – вы ничего не слышите?
– Нет, Мария, – только шорох ночной птицы на башне.
– Говорили о нас, я в этом уверена. Но откуда же кровь? Скажите скорей и уезжайте.
– Да, уезжаю; вот облако – оно снова дарит нам темноту. Прощайте, ангел небесный, я буду постоянно взывать к вам. Любовь влила в мое сердце честолюбие словно жгучий яд; да, я впервые чувствую, что возвышенная цель может облагородить честолюбивые помыслы. Прощайте, я еду, чтобы выполнить предначертание судьбы!
– Прощайте! Но думайте и о моей судьбе!
– Наши судьбы ничто не разъединит.
– Ничто, – воскликнула Мария, – разве что смерть!
– Больше смерти я боюсь разлуки, – сказал Сен-Мар.
– Прощайте, я трепещу, прощайте, – прозвучал нежный голос.
И над двумя еще соединенными руками стала медленно опускаться железная решетка.
Тем временем вороной конь не переставая бил копытами о землю и беспокойно ржал; взволнованный всадник пустил его в галоп и вскоре прибыл в Тур, Сен-Гасьенскую колокольню которого он увидел еще издали.
Старик Граншан встретил своего молодого господина не без воркотни, а узнав, что тот не намерен остановиться на ночлег, вовсе разошелся. Отряд сразу же отправился дальше, а пять дней спустя спокойно, без всяких приключений вошел в Луден, древний город провинции Пуату.
Глава II
Улица
Я брел тяжелым, неуверенным шагом к цели этого трагического шествия.
Царствование, несколько лет которого мы хотим изобразить, немощное царствование, представлявшее собою как бы закат монархии по сравнению с великолепием правлений Генриха IV и Людовика Великого[7], запятнано несколькими кровавыми событиями, которые огорчают всякого, кто обращает на него взор. Это не было делом рук одного человека, в этих прискорбных событиях приняли участие большие общественные силы. Тяжело видеть, что в тот смутный век и в духовенстве, как то бывает в каждой большой нации, имелась наряду с благородной верхушкой также и своя чернь, наряду с учеными и добродетельными иерархами – свои невежды и преступники.