слоев и интеллигенции, заметно стала преобладать идея вооруженного вмешательства.
Рабочие массы, естественно, не делали тайны из своего определенно отрицательного отношения к «активизму» в русском вопросе. Социалистическая партия, раскол в которой и образование левого крыла с коммунистическими тенденциями последовали только через год слишком, проявляла в этом отношении полное единодушие. Финский национальный характер, как известно, не выносит скачков и молниеносных психических реакций – это отразилось на идеологии и тактике финской социал-демократической партии – партии доподлинно пролетарской, без преобладания интеллигентского элемента. Прошлогоднее восстание было подавлено, тысячи вождей томились в тюрьмах и на каторге, право коалиций было заметно урезано, профессиональное движение тормозилось административным произволом, партия под давлением обстоятельств была вынуждена вступить на путь парламентаризма и дореволюционных легальных методов борьбы – все это верно. Но достаточно было хоть сколько-нибудь поглубже всмотреться в психологию финского рабочего, чтобы сразу же уяснить себе, что впечатление «легализма» обманчиво.
В недрах рабочих масс клокотал вулкан ненависти к буржуазии, которая огнем и мечом прошлась по рабочим рядам при подавлении коммунистического восстания, к Маннергейму и его сотрудникам, к активистам – белогвардейцам и всем тем, кто только содействовал так или иначе победе белого террора. Это была ненависть жгучая, острая, безмерная и неукротимая. А рядом с ней в сердцах таилась еще надежда на помощь из Москвы, из Петербурга, в котором осталось до 10 000 финских коммунистов, участников вчерашнего восстания, перешедших русскую границу вместе с остатками большевистской армады в мае 1918 года после вступления немцев в Гельсингфорс и Выборг.
Но эта помощь мыслилась не в виде физической, военно-технической поддержки для осуществления физических же задач – например для повторения опыта захвата государственной власти и установления диктатуры пролетариата по русскому образцу.
Нет! И кто знаком хотя бы поверхностно с историей захвата власти в Гельсингфорсе в январе 1918 года, т. е. с финским «25 октября», тому известно, несомненно, что дело не обошлось там так «гладко по-пролетарски», как в Петербурге. Коммунистический «авангард» финского пролетариата – мы уже не говорим о массе – без непосредственного руководства российских большевиков никогда бы не вступил на путь насильственного переворота во имя немедленного насаждения социализма. Финские рабочие массы, финская социалистическая партия десятилетиями были воспитаны на традициях германской социал-демократии, на избирательном бюллетене, на тред-юнионизме. В Финляндии, стране по преимуществу сельскохозяйственной, мелкособственнической, с мало развитой промышленностью и, прибавим, поголовно грамотной, не втянутой непосредственно в мировую войну, а напротив, от нее обогащавшейся, – в этой стране не было и тех социальных,