Мой следующий проект, над которым я работал достаточно беспорядочно и который, тем не менее, обошелся мне в кругленькую сумму, обернулся сокрушительным провалом.
Из-за непонятных трудностей с монтажом, тайной которых владеют исключительно киностудии, выход фильма неоднократно отодвигался и в конце концов совпал с уикендом Суперкубка[12]. Фильм вызвал резкие критические отзывы, которые я так и не прочитал, чтобы сохранить душевное равновесие. Тем не менее я не смог выбросить из головы такие выражения, как «творческое самоубийство» или «секреты неизбежного провала». Один журналист даже завершил свою статью следующим выводом: «Чувствуешь себя буквально раздавленным таким ничтожеством, которое проповедует с подобной серьезностью». К счастью, мое имя в этой травле, можно сказать, пощадили. Отрицательная сторона моей профессии состоит в том, что у сценаристов часто складывается впечатление, будто, выполнив восемьдесят процентов работы, после выхода фильма они полностью оказываются в тени. Положительная же – когда некий фильм не имеет успеха, как раз они очень редко оказываются под обстрелом.
Мимолетная слава, которую я познал, от этого чертовски сильно пострадала, как и мое самолюбие. Фрейд явно забыл уточнить, что бессознательное самобичевание может порождать депрессию куда более неприятную, чем опьянение от успеха. Я принялся избегать светской жизни, чтобы снова с головой погрузиться в работу. В идеях у меня недостатка не было, шкафы были доверху заполнены блокнотами, накопленными за все эти годы, компьютер битком набит набросками, на которые так падки киностудии. Но едва я всерьез впрягся в работу, во мне будто что-то отключили. Это не была боязнь чистого листа – расхожее выражение, которым пользуются авторы, чтобы придать себе значительности. Просто все, что я писал, оказывалось невообразимо плохо. Растянувшись на тахте в своем кабинете, мне случалось ad nauseam[13] пересматривать на видеодиске «Дом молчания». Чем дальше разворачивалось действие фильма, тем более подавленным я себя чувствовал. Я не мог поверить, что являюсь автором диалогов и сцен, которые следовали одна за другой на экране. После каждого из таких просмотров я чувствовал себя повергнутым в уныние, не в силах отделаться от отчаянно сильного ощущения, что теперь я превратился в тень самого себя.
Не знаю, как все случилось, но больше для того, чтобы бороться с бездельем, чем по финансовым причинам, я согласился взять на себя роль «сценарного доктора»[14] – по мнению Катберта, неплохое средство, чтобы снова поверить в себя и потихоньку вернуться к работе. В чистом виде временная ситуация, которая тем не менее продолжалась уже три года.
Моя работа состояла в том, чтобы установить «диагностику» и, если можно так выразиться, чинить низкосортные сценарии, меняя местами несколько сцен, переписывая пресные диалоги или добавляя пару-тройку волнующих эпизодов, но так, чтобы они, желательно, не увеличили бюджет фильма. Одним словом, очень