последние лет двадцать он звал «бабушкой», было ей почти 88) долго болела, не выходила из своей комнаты, ноги уже были не ноги.
Срок пришел, последний срок: мама устала от болезней.
Жить устала, вот что…
Она тихо сидела – с утра до вечера – в большом уютном кресле у торшера, смотрела телевизор, хотя уже почти ничего не видела…
Место на кладбище (Окаемов подключил разное начальство, но время теперь такое, что все решали только деньги, а Окаемов был жадноват, копил на старость: кто знает, что его ждет там, впереди), – могилу бабушке назначили черте где: Тушино, у Кольцевой.
Радуйся, говорят, Окаемов, что не Звенигород; когда Иван Данилович Шухов, начальник их управления потерял старшего брата, ему (при его-то связях!) предложили только Звенигород. Там вокруг города леса, и их постепенно, упрямо вырубали под кладбища…
Окаемов поехал в Тушино. То, что он увидел на кладбище, это был не шок… нет, больше, чем шок, потому как шок проходит рано или поздно, а здесь – память на всю жизнь.
Каждая могила как помойка. Пустые консервные банки, бутылки, везде кучи строительного мусора, рядом, похоже, стройка была, отвалы – далеко, да и дорого, поэтому весь мусор со стройки сваливали прямо здесь, на кладбище, между могил.
Место глухое, что ж не воспользоваться, – верно?
Какой народ – такие и погосты.
Разве в Европе такие кладбища?
А в Азии?..
Только в России, между прочим, на кладбищах идут перестрелки и взрываются бомбу. Кого-то сразу здесь же закапывают, в свежие могилы.
Сыщи потом труп…
Маму Окаемов кремировал. Сам забрал ее прах, подделал документы и похоронил маму у дома, на их семейной дачке, под Загорском.
Здесь ее могилку никто не изгадит, не замусорит, здесь ей точно будет лучше, здесь ее не обидят…
В России людей могут обидеть даже после смерти, в России и мертвых надо защищать как живых…
– А, бля… твари, твари! – завопил вдруг Егорка и зубами, как овчарка, вцепился Окаемову в голень. Его зубы хрустнули, но остались целы, хотя штаны Окаемову он точно прокусил.
Главную правду русского человека всегда сообщают только матом.
– Получи, зажученный, получи, – орал Егорка, кромсая милицейские штаны, – за все, лягаш, получи!.. Убей меня, убей… я ж тебя, изверг, все равно не боюсь!
Онемев от дерзости, Окаемов занес было руку, чтобы разбить Егорке череп, но Егорка вскочил и рванул на себе нестиранную майку:
– Остопиз… ли, твари! Не сберегся я от людей! Стреляй в меня, лягаш, стреляй! Прямо сча стреляй, потому как я вас всех ненавижу!
Он ползал по песку, хватал Окаемова за ноги и что-то кричал.
Странно, но Окаемову вдруг стало его жаль.
– Стреляй, стреляй, блядонос!.. – орал Егорка. – Я ж и так дохнутый, мне че вас бояться, если я жить не хочу?!
Окаемов усмехнулся:
– В Бутырку спровадим, и будешь там немножко не живой!
На днях аркадий Мурашов, новый милицейский начальник, проводил в главке совещание.