ешё другое что-то (Очевидно – бессмертие) Вне мистики. Трезво. Да!» Цветаева неоднократно будет повторять, что жизнь ей не нравится, что жить ей плохо, что на земле она только гостья, и земля ей это не прощает.
Земное, житейское бытовое раздражало Цветаеву. Когда С. Андронникова собралась второй раз замуж, и какие-то обстоятельства мешали ей быстро оформить документы, Цветаева вместо утешения пишет ей: «Умиляюсь и удивляюсь Вашему нетерпению. Мне, с моей установкой на Царство Небесное, там – потом когда-нибудь) оно дико и мило». 38
Цветаева чтила церковные таинства. Нечего и говорить, что она соблюдала их: венчалась в церкви, крестила своих детей, ходила к исповеди и к причастию. Когда одна из её приятельниц выдавала дочь замуж, Цветаева заботливо справляется, будет ли венчание в церкви? И прибавляет, что венчание необходимо. Легче всего проследить эволюцию религиозного сознания Цветаевой по двум высказываниям в отношении евхаристии. Первое сделано в начале 20-х гг. Цветаева записывает в тетрадь: «Чудовищность причастия: есть Бога. Богоедство». 39
Проходит около пяти лет. А. Чернова пишет Цветаевой подробный отчёт о том, как проходило венчание К. Родзевича и М. Булгаковой. Невеста, после причастия, вытерла губы платком. Эта деталь настолько поразила Цветаеву, что комментирует она только эту сцену: «Стереть платочком причастие – жуткий жест». 40
От «чудовищности» причастия – к «жуткому» жесту. Кровь Христову стереть с губ! Жуткий жест – кощунственный жест, c точки зрения Цветаевой.
Цветаева уверена, что в ином мире её лучше поймут, чем в земной жизни. В статье «Поэт и время» она детально развивает эту мысль: «В России меня лучше поймут. Но на том свете меня ешё лучше поймут, чем в России. Совсем поймут. Меня самоё научат меня совсем понимать. Россия только предел земной понимаемости, за пределом земной понимаемости России – беспредельная понимаемость не-земли». Вера в существование иного, не-земного, лучшего, справедливого мира, где судят не по платью, не по внешности, не по положению, занимаемом в земном обществе, а по уму и таланту, помогала Цветаевой не бояться смерти. И даже, в каком-то высшем смысле, предпочитать её жизни: «я, конечно, кончу самоубийством, ибо всё моё желание любви – желание смерти. Это гораздо сложнее, чем «хочу» и «не хочу». И м. б., я умру не оттого, что «там хорошо». 41
В Цветаевой всегда жило внутреннее ощущение «реальности высшей по сравнению с окружающей нас видимой реальностью». 42
Смертная память была у Цветаевой с детства. Даже в её самых ранних стихотворениях тема смерти занимает не последнее место. В юности Цветаева испытывала страх перед смертью, чувствующийся во многих стихотворениях 10—20-х гг. Этот страх, несомненно, был связан с атеистическим направлением мыслей Цветаевой в тот период её жизни. В начале 20-х годов, размышляя о смерти, Цветаева скажет: «Думаю, смерти никто не понимает. Когда человек говорит: смерть, он думает: жизнь. <…> Смерть – это когда меня нет.