яростно, и боготворил своего Двойника. Ведь Пианист мог сказать Таис, что Старик – ее муж, тот самый, которого она так любила, что прошло много лет, и все переменилось до неузнаваемости. Но он не сделал этого.
Герцог смог увидеть ее и остаться для своей Таис прежним – вот в чем заключалась самая большая радость в его жизни. Все обошлось, ему не на что было жаловаться.
ГЛАВА 8 ПЕРЕД РАССВЕТОМ
Где- то далеко- далеко пропел петух. Двойник-Ральф сообщил Таис о том, что пора прощаться. Она еще раз взглянула на него ласково, а потом рассеянно и задумчиво на Старика. Она смотрела на него долго и пристально, словно все еще силилась вспомнить или запомнить его. Может быть потом, когда улягутся первые волнения, она сможет разгадать эту загадку.
– Да, конечно, я благодарна тому, кто позволил мне тебя увидеть, – произнесла она тихо и нежно.
Но и эти слова были обращены не к нему, а к вечному противнику его. И он чувствовал себя здесь случайным и ненужным странником, по воле рока оказавшемся там, где ему не следовало бывать в этот час. Но уйти не мог, благодарил каждое мгновение, когда мог ее видеть и слышать.
И Таис (он был уверен в этом) что-то подобное чувствовала и переживала.
Она еще раз оглянулась вокруг, и очень тихо прошептала:
– Мне жаль снова покидать замок, скажи, а здесь была другая женщина?
Он видел, как мучил ее этот вопрос на протяжении всей их чудесной встречи. И снова сердце Старика сжалось от нестерпимой боли. Ведь не он, а совсем другой должен был ей ответить на этот вопрос. И только одному богу известно, что же он ответит.
– Нет, – ответил он громко и твердо, – напрасно говорят о том, что мужчины всегда предают женщины. Это не так. Здесь были только твоя дочь и внучка, никаких других женщин, дорогая.
– Меня покинув, он ушел к другой, – процитировал Старик Данте.
И снова она ласково и внимательно на него взглянула и в тот же миг исчезла, потому что было уже слишком поздно.
Только шелест платья и тонкий аромат ее духов еще витал в комнате.
Они снова остались вдвоем, и смотрели теперь друг на друга, и пытались понять, что творилось в такие минуты в их душах.
В это мгновение Люци был почти совсем не похож на него, но и своего истинного лица он все-таки не обнаружил.
– Не паникуй, все обошлось. Я и сам не все продумал, не хотел утруждать себя, надеясь, все поправить по ходу дела. Кажется, мне это неплохо удалось.
– Да, все было самым лучшим образом, – согласился с ним старик, – только отчего же такая боль и грусть, почему такое чувство вины перед нею не дает покоя?
– Не переживай, уж если Орфей оглянулся, и Данте только в раю понял, что значит для него Беатриче, что же об остальных говорить? И вообще..
Пианист заговорил совсем о другом:
– Я чувствую, что превращаюсь в человека, куда это годится? Все ваши чувства, слюнтяйство и помыслы, смешны и не могут никого интересовать…, –