target="_blank" rel="nofollow" href="#note7" type="note">7 она снова выскальзывала из-за стеклянных дверей и, неспешно поблуждав между Библиотекой, Ванной и Юртой, в полдень бралась за ручку двери. Обычно ей вслед звучало сонное «пока-пока» – Ноэминь, укутавшись в пушистое одеяло овечьей шерсти, меховым коконом двигалась в сторону Кухни. Она пока еще не покинет квартиры: через час на обед придет ее возлюбленный, и они будут сидеть за столом, негромко переговариваясь под капанье воды. Уходя, Юго столкнется в дверях с Тагиром, забежавшим за чем-то забытым, и дверь несколько раз тяжко, со стоном вздохнет над их суетой. После вернется из университета Кыся, неизвестно куда уйдет Ноэминь, потом все жители Неспящей начнут возвращаться – вразнобой, поодиночке, небольшими кучками…
Но, даже впустив последнего законного обитателя, дверь не знала покоя. Вечерами начинали приходить они:
1. Перване
Темноволосая и высокая, в юности эта девушка имела прозвище «армянский матюгальник» за исключительное дарование изощренно, а главное своевременно выражаться на ненормативном русском, что вызывало у окружающих восхищение и смех. Она и теперь могла ввернуть словечко, но не все привычки юности остаются с нами надолго.
Перване была близкой подругой Руфи С., обе некогда прошли через класс скрипки въедливого преподавателя, плюгавого еврея, что могло бы до некоторой степени объяснить внезапно проявляющуюся раздражительность.
Семь лет в обнимку даже с самым приятным на ощупь инструментом не могут пройти бесследно для психики. Иногда они успевали рассказать друг другу, как дела, обменявшись несколькими быстрыми фразами возле коробок в Коридоре, но уже через несколько минут их окружали прочие обитатели, сбивчивые приветствия сливались в птичий гомон. Все перемещались в Юрту или Кухню, и Перване рассказывала байки под грифом «будни симфонического оркестра» – она работала в филармонии.
Судя по озвучиваемым под дружный смех зарисовкам, достойным пера Зощенко, тонкая душевная организация артистов на деле проявлялась как редкий сволочизм и совсем уж невыносимая экспансивность.
Сама Перване старалась не участвовать в мелочных разборках на тему, кто сегодня больше соплей смычками развез и каковы интеллектуальные данные человека, не могущего прочесть партитуру. Однако в обиду она себя не давала: однажды на концерте словно невзначай поставила ножку своего стула на подол платья первой скрипки – преждевременно высохшей злобной старой девы, которой не давал покоя масляный взгляд дирижера, обходивший ее стороной и надолго задерживающийся на прелестях Перване.
Почти экзистенциальный страх потерять свое место в оркестре отдавался мелким тремором в руках увядшей примы и выливался в бесконечные пренебрежительно-снисходительные комментарии относительно таланта и образования мнимой соперницы («Так какую обсерваторию Вы заканчивали, милочка?»).
– Когда она поднялась для царственных поклонов, подол порвался с таким звуком, словно у нее морда треснула, – мрачно ухмылялась полуармянка,