до Октябрьской революции, который от старости, казалось, наполовину врос в землю. Когда я переступил порог их жилища, то, честно сказать, пришел в некоторое смятение: а где же я буду спать? На тесном восьмиметровом пространстве стояла двуспальная кровать, старый шифоньер, тумбочка, обеденный стол, секретер и четыре стула. Свободного места, чтобы поставить раскладушку, здесь просто не было. Но оказалось, тетушка моя все предусмотрела. Рядом с ними, буквально в десяти шагах, помещалась квартира главного художника Московского цирка Леонида Александровича Окуня, вход в которую был прямо со двора. Меня очень насмешила эта фамилия, ничего подобного я в своей жизни не слыхал. «Как тебя зовут?» – «Окунь». Почему не Карась и не Сом? Но я, конечно, виду не подал: Окунь так Окунь. Как мне объяснила тетя Женя, по случаю летнего времени, все семейство Окуней выехало на дачу в Подмосковье, и квартира эта была предоставлена в мое полное распоряжение. О таком подарке судьбы я даже мечтать не мог!.. Еще менее я мог предположить, что с младшим Окунем, Сашей, мы станем друзьями и дружба наша продолжится до сих пор.
Конечно, я, как и большинство приезжих провинциалов, выполнил обязательную программу: побывал и в Третьяковке, и в Пушкинском музее. Затем, уже по собственной инициативе, смотрел в помещении Зеркального театра сада «Эрмитаж» специально поставленную к фестивалю оперетту «Поцелуй Чаниты». Тут в роли героини блистала актриса-дебютантка, несравненная Шмыга. А незабываемый Ярон до колик в животе веселил публику в роли незадачливого полицейского. Он взял потрясающую характерность: у его героя была вставная челюсть, которая в самый неподходящий момент выпадала изо рта, и бедняга вынужден был очень серьезно, с трагическим выражением на почти клоунском лице искать не преступников, а свои искусственные зубы. Чаще всего он находил пропавшую челюсть в самых неожиданных местах: например в мусорной корзине или в кармане своего напарника. А случалось, она застревала у него во рту, отчего речь полицейского превращалась в набор очень смешных, но совершенно лишенных всякого смысла звуков – «ахрамагитрапантука» и тому подобное. Публика хохотала до слез.
Дядя Лева заранее, к моему приезду, договорился со своим соседом Леонидом Александровичем Окунем, и я получил контрамарку на представление в Московском цирке на Цветном. По-моему, называлось оно «Водная феерия» и поразило меня своей фантастической необыкновенностью. Вместо привычных опилок цирковая арена была заполнена водой. И даже великая дрессировщица Маргарита Назарова свободно плавала в этом импровизированном бассейне со своим любимцем Пуршем. Они не были отгорожены от восхищенной публики обычной клеткой, которую, как я знал еще с младенческих лет, обязательно устанавливают вокруг арены в целях безопасности зрителей.
И еще один удивительный подарок преподнесло мне семейство Окуней. Не знаю, каким образом, но им удалось достать два билета на открытие фестиваля. Саша почему-то не смог приехать с дачи в Москву, поэтому его мама Мария