в поезд и отправился на недельку в Москву, где должна была решиться моя судьба.
Тетя Саша, как я уже говорил, имела знакомства в театральном мире, поскольку в сороковых годах работала приемщицей заказов в ателье ВТО. По просьбе отца она позвонила Алле Константиновне Тарасовой и упросила ее прослушать племянника. Та великодушно согласилась. Поэтому буквально на следующий день после моего приезда мы втроем – тетушка, отец и я – отправились в знаменитый серый дом на улице Немировича-Данченко. Это был один из первых жилищных кооперативов, его построили сразу после войны и заселили творческой интеллигенцией, большей частью артистами МХАТа. Сейчас он сплошь увешан мемориальными досками, но в 58-м году все знаменитости были еще живы, и среди них отнюдь не последнее место занимала великая Тарасова.
Глеб Сергеевич всегда отличался особой пунктуальностью, поэтому на место мы прибыли за пятнадцать минут до назначенного срока, три раза прошлись по переулку вверх-вниз и в дверь квартиры на четвертом этаже позвонили с пятиминутным опозданием. Нам открыла пожилая женщина в платке, из-под которого выбивались жиденькие прядки волос, а на фасаде ее совсем не идеальной фигуры красовался яркий фартук, на котором пышно цвели розы. Было заметно, что цветастый фартук давно нуждается в том, чтобы его выстирали… «Они отдыхают, – неприветливо пробормотала домработница. – Погодите, сейчас выйдут». И мы, раздевшись, еще минут пятнадцать простояли в прихожей, ожидая хозяйку дома. От нечего делать я почему-то принялся разглядывать голубую генеральскую шинель мужа Тарасовой, рядом с которой висело мое пальтишко. Отец тоже был генералом, но сукно на его шинели почему-то выглядело серым, в то время как на этой оно явно отливало голубизной. Может, оттого, что муж Аллы Константиновны служил в авиации?.. Кто знает…
Наконец одна из многочисленных дверей, выходивших в коридор, открылась, и к нам в прихожую выплыла… царица. Иного сравнения я подобрать не могу. На ней был роскошный фиолетовый халат (тетя Саша позже объяснила нам с отцом – «панбархатный»), в ушах сверкали бриллиантовые сережки, в глубоком вырезе на груди в такт дыханию великой актрисы поднимался и опускался кулон на золотой цепочке, тоже украшенный каким-то драгоценным камнем. На ногах – шерстяные носки домашней вязки и шлепанцы без задника. Несочетаемость украшений с халатом и особенно шерстяными носками была вопиющей, но тогда я об этом не думал. Передо мной стояла живая легенда советской сцены, актриса, в которую была безумно влюблена моя мама. Легенда царственно кивнула мне и тете Саше, протянула отцу руку, которую тот галантно поцеловал, и повела нас в гостиную.
Там хозяйка села на диванчик, обитый гобеленовой тканью, возле которого стоял торшер под розовым абажуром с белыми кистями, а нас рассадила напротив на стулья. И Глеб Сергеевич, и Александра Сергеевна сидели, как послушные первоклашки, сложив руки на коленях, и мучились. Сиденья у стульев оказались очень неудобными: пружинное нутро каждого из них страшно