и подсказывать, если ты вдруг отступишь от линии партии. А получается наоборот, вроде это ты мне подсказываешь…
– Да неужто? – поднял бровь Семенов. – Я, вроде, ничего и не говорю… Вот только налить прошу – это и все подсказки.
Буцанов налил, но шутке не улыбнулся.
…Говорить – не говоришь, это верно, ты действуешь. А у меня порой сомнения закрадываются – правильно ли? А потом… Потом, как обдумаю, с тобой поговорю, всё и проясняется… И становится понятно, что политическую линию держишь правильную и все твои решения – как нельзя лучше согласуются с партийным пониманием политического момента. Вот так вот. А ведь это я должен пример всем показывать! И тебе в том числе…
Семенов махнул рукой – мол, нашёл о чём разговоры разговаривать.
– Погоди-погоди, – продолжил Буцанов. – Не в первый раз это… и вот сегодня…
Комиссар кивнул на окно, вернее, дальше – за окно, на околицу, где только что был расстрелян Федунов.
– Эти мои сомнения, они меня мучают. Получается, командир, что меня как будто старый мир ещё держит, как будто не вполне я проникся нашей идеей. Если такие заминки внутри случаются. Понимаешь?
Комэск дослушал взволнованную речь комиссара, посмотрел на него долгим внимательным взглядом.
– Зря ты так из-за этого волнуешься, – сказал он негромко. – Если нужно моё мнение, комиссар, оно такое. Всё с тобой в порядке. Недаром ты с отцом рассорился, из дома ушел, благополучную сытую жизнь на революцию променял, с ее голодом, холодом, лишениями, кровью… Остался бы студентиком и сидел в уютном зале, лекции слушал. А ты вон куда залез – в самое пекло! Ручкой писать – не шашкой махать!
– Отец красных люто ненавидел, грабителями называл, разбойниками, – видно, самогонка ударила в голову: обычно комиссар не любил затрагивать семейную тему. – Как-то я с ним заспорил, так он мне морду набил, до кровянки. Здоровый мужичина, я против него пацан, соплей перешибет… Ну, моя морда – ладно… А теперь – мать с земляком письмо передала, пишет – он вообще к белым подался. Против нас воюет!
– Видишь, значит, правильно ты устроен, супротив отца-мироеда пошел, свою дорогу выбрал, веришь в большевистское дело и служишь ему верно. А то, о чём ты говоришь… – Семенов пожал плечами. – Просто мне, дорогой товарищ, больше зла выпало от старого режима, вот и вся арифметика. Я много чего, многие его зверские прелести на собственной шкуре испытал. За мной столько деревенского отчаяния, что сомнениям места не осталось. Отсюда и вся решительность.
Семенов еле слышно вздохнул.
– Хотя эмоции, случается, и мне приходится в себе глушить. Что ж, – он развёл руками. – Человеческая природа. С ней тоже сражаться приходится.
– Чудесной ты цельности человек, – сказал Буцанов.
– Ну, хорош, – комэск взялся за бутыль. – Не время друг друга нахваливать.
За окном послышались негромкие голоса – проплыли и стихли. Первая смена патруля заступила, решил Семенов. Тоже, наверное – обсуждают происшествие, делятся мыслями и переживаниями. Два года после революции, война