зарабатывал. А Витька рос как трава. Солнце обогреет, дождик напоит.
Он и в раздевалке почти ни с кем не разговаривал, продолжил Бардин. Понятно, что для него все остальные казались детьми, но обычно всё равно, что перед тренировкой, что после, в раздевалке постоянно стоит гвалт, хохот, кто-то что-то рассказывает. А Витька просто сосредоточенно раздевался, угрюмо шёл в душ, потом тщательно вытирался, обсыхал, одевался – ни одного лишнего движения, ни одного слова. Если его спрашивали – отвечал охотно, улыбался вежливо, но за этой вежливостью угадывалась стальная броня, куда не пробиться никому. И, тем не менее, мы с ним ладили. Даже стали друзьями. Как-то так получилось, что близкими друзьями. Хотя даже не разговаривали. Это странно. Потому что мне он говорил, что вообще-то он – большой болтун. Просто со мной ему комфортно было молчать. И я чувствовал то же самое. Пожалуй, Витька – единственный человек, с которым мне очень уютно молчалось.
Послушай, наконец перебила его жена. Ты говоришь, он сирота, кто же тогда попросил тебя помочь ему. Я не знаю, жив ли сейчас его отец, смущенно ответил Бардин. И в этот же момент поймал себя на мысли о том, что соврать ему не о чем, а подробно рассказывать об Иоланте ему вовсе даже не хочется. Почему, он понятия не имел, но смутное интуитивное ощущение будто бы залило ему глотку сургучом, Бардин кашлянул, и с известным трудом вымолвил: отца его я видел только пару раз, он мне понравился, крепкий мужик, из настоящих. Но за Витьку просил не он, а его жена. И как её зовут, спросила жена Бардина. Не помню, соврал Бардин, какое-то нерусское имя. Вылетело из головы. Красивая, спросил жена. Обычная, снова соврал Бардин, как ему показалось, вполне удачно. Мы с ней почти на разговаривали, она была вся зарёванная, возможно какие-то седативные препараты принимает. Отдала мне компьютер и сказала, что у Витьки последнее время крыша ехала. Спрашивала, может быть, я что-нибудь вспомню, читая его записи, может, кого-нибудь узнаю, уловлю хотя бы какую-то зацепку, которая поможет вернуть ему память. Можно мне посмотреть, спросила жена. Прости, Женька, но я клятвенно обещал никому не показывать, сказал Бардин и подумал про себя: странно, почему же я всё вру-то. Всё вру, и вру, и, главное, остановиться всё никак не могу. Там есть очень личные моменты, сказал он вслух, с удовольствием отмечая, что как минимум одну правдивую фразу ему произнести удалось.
Значит, она плакала, язвительно переспросила жена. Я не говорил, что она плакала при мне, я сказал, что она выглядела зарёванной, ответил Бардин. Боже мой, Бардин, ты вот у меня такой растюлёха, тобой может любая баба манипулировать мне кажется, сказала жена. Почему это, обиделся Бардин. В такие минуты он чувствовал себя неприятно-беззащитным, хотя и понимал, что жена сейчас говорит правду, с другой стороны, правда эта играла только в её ворота, и это снова и снова выбешивало Бардина. Жена словно почувствовала раздражение Бардина и саркастически бросила: приходит к тебе какая-то чужая баба, подсовывает