до неприличия, Редкая бороденка юродивого коряво топорщилась, руки так и ходили ходуном, лицо искажалось, глаза смотрели в разные стороны, а ноги отбивали топотуху.
– Бе-е-е! – радостно изрек безумец вместо благодарности, и показал длинный язык.
– Чего тебе, сирый? – спросил Яромилыч.
– Отдай золото! – вдруг взвыл тот, – Верни мои сокровища!
– Будя, будя, – ласково молвил дед. – Иди-ка вон, посиди на лавочке.
– Золото! Золото! Отдай мое золото!
Старик был готов пожалеть несчастного сумасшедшего, но черт возьми, до чего же тот оказался назойлив! Вместо того, чтобы проследовать к ближайшей лавке, возле чьего-то забора, куда и указывал Яромилыч, он заходил юлой вокруг деда, непрерывно теребя его за рукава и лопоча на разные лады одно и то же:
– Золото! Где мои гривны? Верни все до полушечки! Все восемнадцать тысяч пятьсот!
Жучка точно также юлой вертелась вокруг юродивого, пытаясь попасть ему под ноги, но безумец выделывал такие коленца, что скамеечка ещё ни разу не смогла этого сделать. На них уже начали озираться редкие прохожие. «Придётся дать» – вздохнул старик. Будь дело в Зибунях, он давно бы уже накостылял наглому попрошайке палкой по загривку, чтобы неповадно было уважаемый людей задирать! Мало ли, что человек Божий! Дома никто бы и слова не сказал. Но здесь, в столице, кто его знает, чем оно обернется. Стукнешь юродивого, а тебя за это – на годик в острог…
Порывшись в сумке, дед выудил гривну и дал её болезному:
– На-ка, вот, сходи покушай.
Юрод оскалился радостно и мигом сунул монетку за щеку.
– Бе-е-е!
Это, должно быть, означало у него благодарность, а может и прощание, потому как получив желаемое, он немедленно отстал, зайчиком попрыгав туда же, откуда и появился. Жучка замела землю ему вослед, а Яромилыч незаметно сплюнул в ту же сторону.
Едва зайдя за угол, откуда старик не смог бы его разглядеть, юродивый припустил со всех ног. Меньше чем через четверть часа он добрался до улицы, где обитали только обеспеченные жители города – бояре и купцы – и вошел в один из особняков, куда, видимо, имел свободный доступ. Дюжие молодцы на воротах даже отворили калитку ему навстречу, и не подумав останавливать. Скинув в сенях нищенское облачение, он умылся из стоящей здесь же кадки, шумно фыркая и разбрызгивая воду вокруг, утерся белейшего льна рушником, поднесенным румяной прислужницей, и переменив платье, поспешил по лесенке на второй поверх. О его приходе доложили загодя, пока он приводил себя в надлежащий вид, и хотя час был не приемный, хозяин терема немедленно его допустил, ибо сведения, которые доставлял этот его помощник всегда были первостепенной важности.
В вошедшем в горницу молодце, с незапоминающимися чертами лица, но вполне пригожем, хотя бы и с точки зрения той же прислужницы, вряд ли бы кто сейчас смог признать давешнего безумца. Соломенные вихри