его взгляд Ярыга отрицательно мотнул головой:
– Эти нет, это, можно сказать, свои.
– Тогда кто, разбойники? – спросил дед, надеясь, что это как-нибудь связано с его перевоплощением в Воруй-ногу.
– Да нет, другие. Попройдошистей, что ли. Скользкие такие морды…
Кто-то из постояльцев окликнул Ярыгу и он пошёл глянуть, в чем дело, оставив старика читать послание. Развернув бересту, Яромилыч углубился в разбор корявого почерка Грибана. Тот писал сбивчиво, явно второпях.
«Творится что-то очень странное, Яромилыч. Я прожил здесь неделю, и с первого же дня, сразу после того, как я рассказал Ярыге, что ожидаю тебя, за мной начали следить. Похоже, кто-то подслушал и вот теперь постоянно ходит за мной, примечают, с кем я встречаюсь в городе. Замучили, чтобы не сказать хуже! Дошло уже до того, что я начинаю подозревать любого, кто оказывается со мной за одним столом, рядом в очереди или за спиной, что он здесь не просто так, а по мою душу. Точнее – по твою. Мои приятели, из тех, кого выследили эти сволочи, во время наших встреч, рассказали, что к ним приходили из княжеской охранки и выспрашивали, не знаком ли им некий одноногий старик с зибуньским говором? Тутошние нас, оказывается, по говорам отличают. Комарьевцы „окают“, мшанцы „акают“, а мы, зибуньцы, будто бы „ёкаем“. Чтоб у них потроха ёкали! Брехуны! Ну да это не важно. Главное, я надеюсь ты и сам понял, кого ищут. В общем, я тебя предупредил, и теперь ворочу назад, от беды подальше, чего и тебе советую. Грибан»
Пока Яромилыч читал, на его столе как-то сама собой появилась миска густой наваристой похлебки, каша с мясом и ломоть хлеба. Не осознавая того, что делает, он умял оба блюда даже не заметив этого. «Вот ведь как, – раздумывал дед, – и дня не удалось передохнуть, опять суета какая-то затевается. Никто и не сомневался, что так и будет, но что-то больно уж скоро. Ищут, выспрашивают…»
На миг ощутив себя Воруй-ногой, лихим и неуловимым разбойником, он чуть не взвыл: «Обложили со всех сторон, суки! Да, волки мы, мы собак не боимся!» Но тут же одернул себя: «Тпру! Это из какой-то песни, кажется. Хорош уж бывалого из себя строить. Будя». Мысли старика перескочил на Любаву: «Вот бы ты от души повеселилась, увидев меня разбойничьим главарем! О-хо-хо. Любавушка, в осиное гнездо лезу ведь, а зачем, про что – не знаю. Ведьмочка моя, хоть бы весточку о себе дала какую, подсказала бы, что дальше делать… Колечко, что ли, заморочное одеть, чтоб меня потеряли из виду?»
Появившийся словно из ниоткуда Ярыга быстро убрал опустошенную посуду, и молвил:
– А это – собачке твоей! – и положил перед носом у Жучки большую отварную кость с мозгом.
– Не будет она, – ответил старик.
– Болеет? – нахмурился Ярыга. – Что ж ты, дед, с хворой животиной ко мне заявился? Тут люди трапезничают…
– Да нет, не болеет, – успокоил его дед. – Собачка у меня не простая, редкой породы. Ей особые корма полагаются.
– «Рыгал-Конина»,