видом этой пленительной женщины. Когда графиня Вицтум отозвала Анну в сторону, король подошел к Гойму и, дружески похлопав его по плечу, подозвал жестом Фюрстенберга.
– Дорогой граф, – сказал он, – ты выиграл тысячу дукатов, Фюрстенберг завтра уплатит их тебе. Поздравляю с выигрышем и с такой женой. Она, несомненно, самая красивая из дам нашего двора. Vox populi[11], конечно, поддержит мое решение. Ты счастливейший из смертных, Гойм!
Но, глядя на Гойма, смиренно, с поникшей головой принимавшего поздравление, трудно было предположить, что он – счастливейший из смертных. У него был скорее вид человека униженного, подавленного, несущего наказание за свою вину, человека, который хотел бы зарычать от боли, да не смеет. Фюрстенберг смиренно поклонился, глядя с усмешкой на короля.
– Я вижу, ваше величество, – тихо шепнул он, – что ваши королевские прихоти оплачивать придется мне.
– Не сетуй, Фюрстенберг, заплати Гойму тысячу, а из казны возьми десять за то, что доставил мне удовольствие увидеть такое чудо, – ответил король, протягивая ему руку для поцелуя.
Тешен сидела в одиночестве, все покинули ее. Август заметил это и направился к княгине, то ли по привычке ублажать всех, кого ждала опала, то ли из еще сохранившегося чувства к ней.
Велико было удивление тех, кто не знаком был с порядками двора, когда они увидели Августа, направляющегося к Тешен. Но графиня Рейс и госпожа Гюльхен, опытным глазом следившие за королем, сразу оценили ситуацию.
– Тешен низвергнута! – тихо шепнула графиня своей соседке. – Король подошел к ней.
Старые придворные, видевшие, как король накануне заточения обнимал Бейхлинга, тоже понимали, что значит такая благосклонность. Август выказывал княгине Тешен подчеркнутое внимание и уважение.
– А знаете, – сказал король, разглядывая ее в черном платье и вуали, – несмотря на ваш наряд, вы сегодня так обольстительно хороши, что невольно вспоминается варшавский турнир и наша первая встреча, когда вы от беспокойства обо мне лишились чувств.
– Но графиня Гойм! Что по сравнению с ней я, турниры, воспоминания, обмороки, – заметила княгиня с иронией.
– Пускай она прекрасна и даже распрекрасна, но есть вещи прекрасней красоты, я говорю о нежном сердце. Дорогая княгиня, не разыгрывайте комедии, поезжайте домой, наденьте голубое платье, оно вам так к лицу, и ждите меня к ужину.
Бледное лицо княгини вспыхнуло ярким румянцем.
– Мой король! Мой господин! – вскричала она, забываясь. – Вы по-прежнему мой Август, да?
– Прошу тебя… верь мне, зачем мне обманывать? – убеждал ее король.
Август на этот раз и в самом деле не лгал, красота Анны Гойм произвела на него сильное впечатление, но в то же время вызвала какое-то беспокойство. Энергичная натура этой женщины проявлялась в каждом ее движении, взгляде, жесте. Август понимал, что быть с этой женщиной, значит, сложить часть своего могущества к ногам Омфалы[12]. Лицо Анны говорило: я должна властвовать; лицо