давай. Спи, – в страхе шепчет Лера.
– До сих пор на шее его губы. Глаза закрою – он тут как тут, и музыка, и танец.
Лера гладит её то по плечу, то по голове:
– Милая моя, милая…
– Вот так, Лерусь, – поднимая веки, говорит Алла. – Мне всё равно, любит он меня или нет, уйдёт или нет. Дети – и те далеко на второй план отъехали, дети и дети. Вот там, в спальне, одна правда, и та ниже пояса, – вздохнула Алла и опустила голову на подушку. – Что за человек без семьи? Будто и нет его.
– Ты простила его? – без надежды в голосе спросила Лера.
– А есть выбор? Я вот себя простить не могу. Повелась. Ну, думаю, всё, не успела остановить махину, перешла рубеж. И как влепила Гарику пощёчину, отчаянно, не так уж больно, но звенело! Мамой припугнула его – и домой.
– Ну и слава богу, – вздохнула Лера, на лету ловя крупицы смысла в потоке слов любимой подруги.
– И представь, Лерка, каких сил мне стоило порвать эту внебрачную связь, которая толком-то и не началась. А если бы по течению поплыли? Представить страшно, куда заплыли бы. – Алла закрыла наконец глаза, дыхание её усмирилось.
– А что ты Никифоровне сказала? – с тревогой спросила Лера и нахмурила брови.
– Да уж, умеешь ты в корень, – блеснула зубами Алла. – Я на порог бесшумно ступаю, а тут – моя свекровь, губы перекошены, валидол сосёт. «Так тревожно за тебя, деточка, – говорит, – Понимаю разумом, что ты к Косте поехала, а сердце знай себе своё твердит…» Я рукой махнула – и спать, устала, мол. А та за мной в спальню и носом водит, хитрющая баба.
– Алл, ну ты зря. Зря. Тебе со свекровью повезло. Не вредная она. Тебе как дочери помогает, с первых дней. Она и в поликлинику свою дорогу забыла, только в детскую твоих принцесс водит. То ванны, то массаж… Славная она, как и Костя. – Лера опустила глаза. Казалось, она ждёт, когда же на её голову прольётся гнев любимой подруги. Но Алла и бровью не повела.
– Я не дочь ей – и точка. Ты не сбивай меня с темы. – Подбородок Аллы удлинился, глаза смотрели теперь будто в другой мир. – А тут и сам нарисовался. В коридоре кряхтит, шнурки развязывает. Никифоровна чуть валидолом не подавилась. И я не ждала. Думаю, будь что будет, хочет трепаться с девками – пусть, нельзя человека неволить, а я – пас. Не могу от мужа гулять, только уйти, и навсегда. Пиджак сбросил и на колени упал. Молчит. Голову опустил – глаз не видно. А мать его – уши заткнуть хотелось – как заревёт и прощенья у меня просит его словами, тот головой кивает в такт только. Жесть.
– А ты? – вскочила Лера
– Интересно? – съязвила Алла. – А его не упрекнула. Знаю – моя взяла, завтра же дрыщ обходной подпишет.
– Вот как я тебя уважаю, – с удовольствием произнесла Лера. – Папа всегда говорил, что ты мудра.
– Николай Николаевич преувеличил. Если бы я была мудра, то этой истории не было бы вообще. Дрыщ – что? Ничего, внешний фактор! Когда внутри был бы монолит,