как нефть.
Всполохи и переливы солнечного ветра, гуляющего в стратосфере, углубляют чёрные тени исполинских коконов древней электростанции. Ночь скрывает ощерившиеся арматурой и полузанесённые снегом провалы защитных куполов. Железные рёбра лозунга на крыше электростанции, подсвеченные переливами небесного огня, видны на много километров вокруг. Свистнет пронзительно, разорвав тишину, уверенный в своей безопасности деградун – и спустя несколько секунд отзовётся откуда-то дьявольским хохотом пернатый ночной охотник, густо-синей тенью над снежным полем мелькнёт его силуэт, закрывая звёзды, оставив от уверенности деградуна только несколько капель багрянца на белом.
Но зима и порождённый ей страшный мир иссиня-чёрного и белого длятся не вечно – с каждым новым малым днём светлое зарево, разгорающееся в той стороне небосклона, куда стремится Небесный Ледник, становится всё явственнее, с боем отбирая небо у морозной тьмы. Сама великая туманность гаснет, растопленная этим белым отсветом побеждающего солнца.
Говорят, если до боли в привыкших к тьме глазах вглядываться в сторону горизонта, откуда сияет этот свет, можно увидеть силуэт зверя. Он приходит из ниоткуда, и копыта его цвета старой кости, хотя и касаются снега, не оставляют ни единого следа. Пары его ветвистых рогов сплелись своими отростками, образуя корону над его головами, в которой вместо ярчайшего из самоцветов сияет солнечный диск.
Так начинается известная всем сказка о конце зимы. Серый Принц, рассказывавший её, разменял уже, вероятно, восьмой, а то и девятый, десяток лет. Он был окружён двумя десятками развесившей уши и внимающей ему мелкоты, и сидел ближе всех к пышущей жаром батарее центрального отопления, неторопливо ведя нить повествования. Юным аэлвам, в принципе, после ужина ничего особенного от жизни не было нужно, но, раз до отбоя оставался ещё почти час, то истории старого Серого Принца приятно его скрашивали.
Баэль в который раз оглянулся через плечо, повёл ушами, прислушиваясь к рассказу, и снова вернулся к стене. Многочисленным слоям лупившейся краски только предстояло расцвести праздничными узорами. То есть, по-хорошему, от них просто требовалось закрасить какой-нибудь мишурой великое обилие похабных настенных излияний, нацарапанных в стихах и прозе. Баэль покосился в сторону – Зауриэль, сосредоточенно сопя, закрашивал свою часть стены чёрным.
– Как думаешь, старый хрыч за свои года сам сколько раз этого самого оленя видал? – шёпотом спросил Баэль, макая кисть в стоявшее на полу ведро с краской, замазывая сенсационное сообщение о том, что Сахииль с пятого уровня благосклонен ко всем, кхм, желающим.
Вместе с Баэлем в слух обратились ещё двое подростков, составлявших их обычную компанию – у подрастающего поколения аэлвов с первого по пятый уровень подземной колонии всезнающий Зауриэль считался своеобразным якорем адекватности в коварных водах местного фольклора.
– Ни одного, небось, –