плечами его собеседник:
– Да и Магнусу нечем было осаждать город. У нас нет флота на море, только пара суденышек. Со шведами нам не тягаться.
– Это пока, – сказал воевода:
– Поедешь в Гапсаль тайно, встретишься с Карстеном Роде, передашь ему охранную грамоту от государя. Держи, – он протянул мужчине свиток.
Развернув, тот прочел:
– Силой врагов взять, корабли их огнем и мечом сыскать, зацеплять и истреблять согласно нашего величества грамоты… Нашим воеводам и приказным людям того атамана Карстена Роде и его скиперов, товарищей и помощников в наших пристанищах на море и на земле в береженье и в чести держать…
В прошлом месяце они купили в Аренсбурге, на островах, новый корабль, пинк, с тремя пушками. Государь грамотой велел ему проверить вооружение:
– Особо посмотри не токмо пушки и барсы, но и пищали, чтобы оных худых не подсунули.
Рыжебородый датчанин Роде звал его обмыть пинк в таверне, но мужчина отказался. С прошлого лета он не пил, и его не тянуло. На болотах, кроме слабого пива, пить все равно было нечего.
– Ты смотри, – ворчливо добавил Воротынский, – ежели Роде тебя будет в море заманивать, дак отказывайся. Ты мне рядом нужен, весна на носу, будем штурм готовить. Проверь заодно в Гапсале, что там с обороной замка, потом доложишь.
– Хорошо, – мужчина потер глаза: «Пойду я спать, Михайло Иванович, ежели ты не против, а то я с ног валюсь. За обоз не беспокойся, у меня люди обученные, они справятся. Из Оберпалена вестей не было от герцога Магнуса?»
Воротынский перебросил ему грамотцу: «Читай».
Пробежав глазами строки, мужчина присвистнул: «Это еще когда будет! Ей, – он посчитал на пальцах, – одиннадцатый год пошел. Куда ее замуж выдавать сейчас?»
– Все равно, – усмехнулся Воротынский, – следующим летом ты шурин государев станешь, а потом и герцогу Магнусу сродственник. Невеста его тебе свояченицей приходится, по жене твоей покойной.
Мужчина, помрачнев, перекрестился.
– Прости, – обнял его воевода: «Держи, письма тебе от государя и от сестры твоей. Ежели Марфе Федоровне ответ слать будешь, от меня поклонись».
Выйдя из шатра Воротынского, Матвей Вельяминов взглянул на сумрачную громаду замка, возвышающуюся на холме. С прошлой осени в крепостной стене зияли дыры от пушечных залпов.
Он вдохнул влажный ветер с моря:
– Справимся, с Божьей помощью… – ему оставалось еще одно, и тогда, – с надеждой подумал он, – может быть, удастся заснуть.
В шатре он достал маленькую икону великомученицы Евфимии. Сначала богомаз написал мученицу как положено, с тонким, византийским лицом, но Матвей велел переделать. Теперь с иконы на него глядела покойная жена.
Встав на колени, сняв власяницу, он хлестнул себя плетью по спине. Ефимья смотрела на него, и никуда было не скрыться от ее глаз.
Не помогали ни боль, ни покаяние, ни пост, ни молитва. Отбросив плеть, он зажал себе рот. Невместно было, чтобы