считал талеры.
– Ваше – придвинул он Вельяминову серебро: «Десятая часть, как договаривались. И следующий корабль ваш».
– Справлюсь, – Роде выпил полкружки пива: «Ближе к лету посмотрим. Как больше кораблей у меня станет, команду наберу. И ваших, может, возьму. У вас на севере кормщики неплохие, да и стреляете вы хорошо. Бросил бы ты, Матиас, сидеть на суше, шел бы ко мне, – Роде хлопнул себя по лбу:
– Совсем забыл! Твоя доля, – он кинул Вельяминову несколько монет.
– Бери, заслужил, – кивнул датчанин.
Матвей ни разу в жизни еще не зарабатывал денег. Он сгреб монеты: «Спасибо, капитан».
– Пивом меня угости, – Роде подозвал служанку, невидную девицу с белесыми ресницами. «Еще пару кружек принеси нам, милая».
Взглянув на Матвея, зардевшись, девушка присела.
– Здесь и лучше найдется, – датчанин заметил, как Вельяминов провожает глазами девицу: «Смотреть не на что».
Служанка, еще краснея, поставила на стол пиво: «Если что, зовите меня, я к вашим услугам».
– Позову, – пообещал Вельяминов, усмехнувшись красивыми, обветренными губами: «Непременно позову».
Оглядев Матвея с ног до головы, князь Воротынский ворчливо сказал: «Сманили тебя в море, не удержался».
Вельяминов развел руками: «Я государю расскажу, что деньги не зря потрачены. И вот, – он похлопал по мешку, – наша доля в первом захваченном корабле».
– Ладно, – воевода погладил бороду, – жив, и слава Богу. Показывай, что с замком в Гапсале, а потом складывайся. На Москву едем».
– Что такое? – поднял Матвей бровь.
– Хан крымский собрался через Оку лезть, а на юге, – Воротынский выругался, – нашего войска с гулькин нос. Государь дружину строгановскую на Москву зовет. Знаю я сию дружину, по каждому второму петля плачет. Они и сражаться не умеют, налетают и убегают. Мы с тобой, Матвей Федорович, в Серпухов отправимся, приводить оборону в порядок.
Вельяминов вышел из шатра командующего, когда стемнело. Обернувшись на огненную полоску заката, он вспомнил ветреную ночь на Борнхольме. Стучали ставни в комнате, оплывала единая свеча.
– Кирстен, – он хмыкнул. «Девицей оказалась, в трактире-то».
Стоя под серыми стенами замка, Матвей пообещал: «Еще вернемся».
Москва
Поглядев в подслеповатое окошко кремлевского терема, Ермак, раскинув руки, потянулся. Черный кот, мывшийся на печной лежанке, вздыбив спину, порскнул во тьму. Глаза у кота были зеленые, дикие.
В Ярославле, сойдя с лодей, он собрал дружину. Атаман строго сказал:
– Сие Москва, а не Кама и не Чусовая. В кабаках золотом не швыряться, честных девиц и женок не трогать. Нас государь на подмогу зовет, от хана крымского защищаться. Посему, чтобы имя дружины не позорили, понятно?
Насколько знал атаман, все было в порядке. Непонятно, зачем с самого утра его позвали в Кремль. Гонец, разбудивший Ермака, велел скакать, что есть мочи, но пока его держали перед закрытой дверью.
Ожидая